– А мы?.. Разве мы идем на это не ради детей? – спросила Элис, забираясь на изящную вороную кобылу, которую он к ней подвел.

– Да, конечно, ради детей, – сказал Гиббон, седлая своего жеребца по кличке Храбрен.

Он в очередной раз мысленно похвалил себя за предусмотрительность. Отправляясь на поиски Заблудших, они взяли с собой двух лишних коней, и теперь, когда и он и Элис поедут верхом, им будет проще сбить со следа Охотников.

– Но сейчас мы с тобой приманка для Охотников. Когда же мы убедимся в том, что сбили их со следа, сразу отправимся в Камбрун.

– Ты так уверен в себе, – заметила Элис. – Но наши шансы против Охотников очень невелики, – добавила она со вздохом.

Ударив кобылу пятками в бока, Элис невольно улыбнулась – лошадь ее слушалась, так что не было причин для беспокойства. Она давно уже не сидела в седле, поэтому опасалась, что за прошедшие шесть лет утратила навыки верховой езды.

Когда Элис поравнялась со своим спутником, он пристально взглянул на нее и проговорил:

– Ты должна запомнить главное: в битву надо вступать с верой в победу.

– Но ведь никто не может знать наверняка, что победит, вступая в битву. Самые лучшие планы могут сорваться, и самые умелые воины могут допустить ошибку.

– Да, верно. Но если ты будешь так думать, то скорее всего действительно проиграешь сражение.

Элис мысленно согласилась с этим утверждением. Действительно, если ждешь худшего, то почти всегда случается худшее. Словно те высшие силы, что решают твою судьбу, читают твои мысли и думают, что ты и впрямь желаешь, чтобы случилось самое худшее. И выходит, что она в последнее время постоянно допускала ужасную ошибку… Она перестала надеяться на лучшее, и поэтому жизнь ее с каждым днем становилась все тяжелее. Конечно, Элис понимала, что проявляет слабость, однако ничего не могла с собой поделать – слишком долго она боролась за жизнь, и теперь ей казалось, что у нее уже не осталось сил для борьбы.

Покосившись на Гиббона, она спросила:

– Что ты собираешься предпринять?

– Надо отвлечь Охотников от моих кузенов и детей. Я намерен убивать Чужаков по одному до тех пор, пока никого из них не останется в живых. Или до тех пор, пока оставшиеся в живых не разбегутся и не оставят нас в покое.

– Значит, ты можешь убить их всех?

– Да, по крайней мере тех, которые не пожелают отказаться от своих планов. А тебя это беспокоит?

– Немного.

– Но почему? Они же хотели убить тебя и твоего ребенка.

– Да, хотели, – ответила Элис со вздохом, – и, поверь, я об этом никогда не забуду.

Какое-то время оба молчали, потом Гиббон вдруг спросил:

– Один из тех, что охотится сейчас за тобой, – отец Донна, верно?

– Да, Каллум. Тот высокий, который приказал Джорди уходить. Он никак не может успокоиться из-за того, что я сбежала от него и родила сына от его насилия. Каллум желает смерти и мне, и Донну. Он хочет, чтобы то, что он называет своим грехом, кануло в вечность.

Элис сделала глубокий вдох и отвернулась. Ей трудно было говорить о том, что ее сын внушает отвращение собственному отцу. Но однажды Донн все поймет, узнает жестокую правду, даже если она ничего ему не расскажет. И Элис со страхом думала о том, какой болью отзовется эта правда в сердце ее ребенка.

– И все же ты любишь своего ребенка, пусть даже он рожден от насилия, ведь так?

– Насилие всего лишь заронило семя. Я растила и нянчила моего сына. Он мой. Мне никогда не понять Каллума. Я не могу понять, как отец может смотреть на этого маленького мальчика и видеть в нем только зло, которое надлежит уничтожить.

– К сожалению, многие Чужаки думают так же, как отец твоего ребенка. И некоторым из них предстоит за это поплатиться.

Гиббон сказал это таким тоном, что Элис невольно поежилась. Но он, конечно, был прав. Когда за тобой идет Охота, тебе приходится обороняться любой ценой. Необходимость убивать – вот от чего Элис страдала сильнее всего. За шесть лет она лишила жизни четырех человек. Она видела смерть в их глазах, и эти глаза преследовали ее в кошмарах. Она подозревала, что от нанесенных ею ран погибли еще несколько человек, но умирающими она их не видела, и потому ей удавалось не думать о них. Но видеть смерть того, чья кровь на твоих руках, – совсем другое дело. Так просто такое не забывается. Она напоминала себе о том, что те люди пытались убить ее и убили бы детей, но это не успокаивало. Она не могла не ужасаться при мысли о том, что ей приходилось убивать, чтобы самой остаться в живых.

Теплая ладонь спутника легла ей на плечо, и Элис, повернув голову и посмотрев ему в глаза, тотчас же поняла: если Гиббон и убивал Чужаков, их мучения не доставляли ему никакого удовольствия.

Словно прочитав ее мысли, Гиббон проговорил:

– Они охотятся за тобой и за детьми. Выходит, что грех на их совести, а твоя совесть чиста.

Элис молча кивнула в ответ. Хотя убитые ею Охотники приходили к ней в ночных кошмарах, она принимала то, что делала, как тягостную необходимость. Она убивала, чтобы не убили ее. Но то, что сейчас предлагал Гиббон, – это никак нельзя было назвать честным поединком. Ведь он намеревался наносить врагу удары исподтишка – выскользнуть из мрака, убить врага и, скрывшись во мраке, двигаться дальше. Конечно, план его был хорош – ведь враги имели численное превосходство. Однако Элис не была уверена, что сможет убивать так, как предлагал Гиббон.

Вскоре после восхода солнца Гиббон решил остановиться. Эта остановка была всего лишь второй за все время пути. Первый раз они остановились по просьбе Элис – лишь затем, чтобы она могла искупаться в маленьком горном ручье и сменить одежду. Элис очень хотелось поскорее смыть с себя грязь и переодеться в чистое – пусть даже ее чистая одежда представляла собой такие же лохмотья, какие были на ней до этого. Гиббон тоже решил принять холодную ванну; причем он заверил свою спутницу, что не станет смотреть в ее сторону, когда она будет раздеваться. Как ни странно, Элис поверила ему. И еще больше ее удивило внезапно появившееся у нее желание подсмотреть за ним во время купания.

Тут Гиббон спешился, и этим отвлек ее от недоуменных раздумий о том, с чего бы вдруг ей захотелось подсматривать за голым мужчиной, если в последние шесть лет мужчины вызывали у нее только одно-единственное желание – убежать как можно быстрее и дальше. Элис тоже спрыгнула с лошади и, взяв кобылу под уздцы, последовала за Гиббоном по очень узкой и потому опасной горной тропинке. Внезапно Гиббон и его конь исчезли из виду, словно сквозь землю провалились. Но через несколько мгновений Элис увидела, что Гиббон свернул в узкую расщелину. Причем кустарники, небольшие деревья, а также огромные валуны надежно скрывали вход в ущелье.

Проход оказался очень узкий, и Элис пришлось уговаривать кобылу, не желавшую идти по каменистой тропе. Но затем проход расширился, а потом вдруг воцарилась тьма. Элис ненадолго остановилась, чтобы глаза привыкли к темноте. Через некоторое время она обнаружила, что теперь видит гораздо лучше, чем при свете дня – так было со всеми, в жилах которых текла проклятая, как у нее, кровь. Но сейчас, следуя за Гиббоном, она вдруг осознала, что воспринимает эту свою способность видеть в темноте не как проклятие, а как дар. «Как страшно…» – подумала Элис, в недоумении покачав головой.