К ночи погрузились и тронулись в обратный путь, едва соображая. Усталость давала о себе знать. Прошли первую деревню – бывший леспромхоз – пустынно кругом, ни души на улицах. Темнота стоит в окнах. Кругом развал и запустение. Зато за поскотиной заметили группу людей с ружьями, среди которых были и женщины. Толпа расположилась серединой дороги, насуплено таращилась в сторону машин.

Помощник прокурора замер. Намечалась очередная бойня.

– Приготовиться, – приказал майор. – Гранаты… Без остановок! Даже если будут стоять на дорогах.

Машины двигались на пониженных передачах.

Впереди продолжали стоять, потом поняли: не остановятся перед ними. Отступили на обочину, пятясь и не скрывая оружия. Машины идут мимо толпы. Внутри – зловещая темнота. Тронь ее – и тебя самого потом закопают.

Лушников облегченно вздохнул. Проскочили. Дальше дорога пойдет лучше. Скорость будет выше. Даст бог, не догонят. Не хочется больше стрелять. Тем более в женщин.

Александр Сергеевич таял на глазах: лицом осунулся, глаза ввалились – один нос торчит посреди лица. Сегодняшний день был такой же, как и вчерашний. Никаких изменений в лучшую сторону. От сына тоже никаких вестей, хотя Тамара Борисовна чуть не каждый день бегает на почту и отправляет ему заказные письма. Квитанцию принесет, покажет – и снова в карман. Квитанции, говорит, нужны ей для отчета, поскольку Александр Сергеевич теперь на обслуживании в ООО «Небесные дали». Впрочем, наносит от этих далей могильной близостью. Обслуживают, правда, неплохо. Стараются. А что они еще могут, если кирдык пришел мужику. Ведь не могут они мозги заменить!

Лушников устал от копаний в мозгах. С трудом поднялся с кровати и пошел в полусогнутом состоянии на кухню. Здесь он выпрямился, уставился в передний угол и стал молиться суровому богу. Лик у боженьки посветлел, по белым щекам пробежала волна.

Александр Сергеевич удивился: почему щеки белые у Христа? И откуда волны? Потом до него дошло, что с глазами у него не в порядке. Он прищурился и стал внимательно смотреть. Старая закоптелая икона стояла на самом верху кухонного гарнитура, в углу. Она от Ирины досталась. А той – от ее родни, от Гириных. Сегодня Ирина опять летала с Лушниковым, но не над джунглями, а над болотом. И громко спрашивала:

– Чем ты раньше-то думал?! Нежели до тебя не доходит?!..

Александр Сергеевич после таких вопросов сразу проснулся и долго не мог уснуть. Слишком уж темные получались вопросы, непостижимые. Словно подсказать что-то хочет Ирина, хотя Александр Сергеевич и без подсказок знает, что дело швах: за каких-то полгода его свернуло в вопросительный знак. Аппетита нет. Голова шумит. То у него беспробудный сон, а то вдруг блуждание по комнатам. Диагноз – старческая болезнь. Дистрофия мозгов…

Квакнул квартирный звонок, и Александр Сергеевич вздрогнул. А ведь раньше не дрожал, по первому сигналу бежал к самолету, садился и взлетал.

Он развернулся и пошагал из кухни двери, бормоча под нос, чтобы его подождали. На углу он едва не упал – слегка занесло.

– Кто? – спросил Сергеич тусклым пещерным голосом.

– Не бойся! Я свой! – бойко ответили из-за двери. Кажется, Гирин.

– Сейчас открою. Ключи потерял…

Проговорил и снова надолго пропал. Гирин ждал, смотря на часы.

– Уснул там, что ли? – снова спросил, приплясывая у двери. – Обоссышься с тобой, пока ждешь!

Дверь отворилась. Гирин нетерпеливо толкнул ее, отодвинул с пути хозяина и побежал в туалет, не оглядываясь. Закончил дело и выполз из туалета со счастливым лицом. Потом прошел в зал, сел в кресло, откинул ноги. Нисколько не изменился. Крепкий, низенький, кругленький. Обычный майор-вертолетчик. А что ему будет, если он теперь не летает.

Александр Сергеевич, шаркая башмаками, проследовал мимо и сел напротив. Мимо дивана не промазал – и то хорошо.

Гирин недовольно хмыкнул: виделись вроде недавно, а кажется, что вечность прошла. Только за этот срок может так измениться человек – один нос и уши остались от «истребителя».

– Как ты живешь, Иван Иваныч? – просипел ослабленным голосом Александр Сергеевич.

– Лучше ты скажи, – перебил его Гирин, – как твои дела?… Все так же?… Вижу-вижу. Значит, собрался на списание. И сынок, выходит, не пишет… А ты ему сам-то писал?!

Гирин нарочно говорил громко. Казалось, Лушников плохо слышит.

– Какой я писатель… Тамара пишет…

– Кто такая?! – прикинулся Гирин.

У Александра Сергеевича на лице мелькнуло подобие улыбки: «О гражданской жене позабыл, а еще друг называется…»

– Филькина у нее фамилия, – напомнил Сергеич. – Медсестра из поликлиники. Живем с ней…

– Да что ты говоришь! – усмехнулся Гирин..

Гирин с досады махнул рукой. Виделись как-то раз: идут под ручку. Парой. Гусь да гагара. Брак по расчету, а не супружество это.

– Она у тебя хоть ночует когда? – спросил напрямую Гирин.

– Раньше ночевала… – признался Лушников. – Теперь нет. Укол сделает, посидит немного… Дела у нее тоже, дочь приехала…

Гирин с трудом смотрел на товарища. Был человек – и не стало. Одна видимость сохранилась пока что.

– Почему он не пишет, Колька-то? Неужели ему не стыдно?

– Не знаю, не могу сказать…

– А может, он до сих пор не в курсе?! А ну, взгляни сюда! Что ты глазами-то ерзаешь?! Что сотворил с квартирой?! Пожертвовал?!.. А медсестра?!.. Какую она роль играет у них?!. Тоже не можешь сказать?!

– Не могу…

– Ясненько!.. А чем тебя потчуют?

– Чего?

– Чем, говорю, лечат тебя?!

Александр Сергеевич не знал. Как и всех. Таблетками и уколами. Разве он виноват, что внезапно захворал.

– Можешь не оправдываться… – Гирин оттопырил нижнюю губу, живо соображая. Надо принимать меры: для начала – связаться с сыном. А потом и к подружке этого несчастного можно приглядеться как следует. Но только с участием близкого родственника – сына.

– Дай мне его адрес – я ему сам напишу! – потребовал Гирин. – Что-то здесь не то… Не может он молчать…

– В живых, может, нету. Тамара говорит…

– Наскажут тебе – ты только слушай!

– Не трогай мою жену! – окрысился вдруг Сергеич.

– Пошел-ка ты знаешь куда?!.. – Гирин подпрыгнул на месте. – Ирину твою знал, а эту не знаю, и знать не хочу! Адрес Николашин гони! И телефон, пока я в психушку не заявил…

Напрасно просил Гирин. Ничего не сохранилось у старого перца. Гирин перевернул вверх тормашками всю макулатуру – нет писем от крестника. Словно не писал никогда.

– Интересно! – негодовал Иван Иваныч. – И тебя это вроде как не смущает…