class="p1">Но так как имело место постоянное усиление стремления к трансцендентному, то для психической энергии всегда находился выход. Однако, когда процесс изменения направленности как бы достиг равновесия, наступил своего рода критический момент[19]. На этом этапе не было решительно никакого желания идти тем или иным путем, и вся сфера интересов словно обесцветилась. Оглядываясь на пройденный путь, я сказал бы, что этот этап был единственным представлявшим собой реальную опасность. Я счел необходимым привнести в свое нейтральное состояние силу волевого решения и продолжил продвигаться в избранном направлении, невзирая на отсутствие какой-либо склонности делать это[20]. Однако после данного критического момента процесс внутренней переориентации желания ускорился и появившееся спонтанное желание сделало принудительную волевую решимость ненужной.

Руководства предупреждают, что, помимо влечения к внешним объектам, очень серьезным барьером является эгоизм. Сильное чувство эгоистической обособленности и привязанность к ней становится неодолимым барьером для такого вида сознания, которое не порабощено дискретным эго, а непрерывно, свободно и безлично. Таким образом, для успешного преображения сознания требуется достаточная степень растворения эгоистической кристаллизации. Было нетрудно признать логичность этого требования, но опять же, как и в случае внешней ориентации желаний, затруднения возникли в процессе действительного растворения эгоистического чувства. Обычным методом является внедрение в свою жизнь практического альтруизма – пока личное «я» не отойдет на задний план. Но это не единственное средство, приводящее к желаемому результату. Устремленность к трансцендентному «Я» и любовь к универсалиям также ведут к требуемому избавлению от эгоистического чувства. В этой части дисциплины я получил огромную помощь от своей прочной любви к математике и философии. Дополненная делами более осязаемыми, эта любовь в конце концов обеспечила требуемую степень растворения эго.

В моем случае предварительное интеллектуальное согласование потребовало гораздо меньше времени и усилий, чем необходимая эмоциональная и волевая переориентация. Для последней понадобилось утомительное течение времени. Если бы чувства и волю можно было заставить с большей готовностью отвечать на призывы понимания, то преображение сознания, конечно, происходило бы гораздо быстрее. Но поскольку натура человека многосложна, то оказывается, что данная фаза работы требует немалого терпения и той зрелости, какую приносит естественный ход времени.

Часу радикального перехода предшествовали два весьма важных прозрения, подготовившие меня к трансформации сознания. Первое произошло примерно за четырнадцать лет, а второе – лишь за девять месяцев до завершающей фазы преображения. Первое из них иллюстрирует важное отличие теоретической оценки некого факта или принципа от того приятия, осознания его, которое я назвал «Постижением». Я уже несколько лет был знаком с индийской концепцией Атмана и понимал, что этим термином обозначается некое духовное «Я», воспринимающееся как тот изначальный центр сознания, от которого зависит всякое знание (или сознание в относительном смысле). Я не находил никаких эмпирических или логических затруднений для принятия этого понятия как обоснованного. Также я считал само собой разумеющимся, что я являюсь этим «Я»; поэтому утверждение «Я есмь Атман» казалось мне практически тавтологией. Едва ли могла существовать более очевидная философская идея. Но как-то, когда один из моих друзей кратко излагал метод последовательного разграничения «Я» и «не-Я» (приводящий в итоге к суждению «Я есмь Атман»), я увидел в этом глубочайшую и важнейшую истину. Это принесло мне ощущение какого-то нового прозрения и радости. Во мне произошла некая перемена, которую не могло вызвать чисто теоретическое приятие этого положения.

Анализ отличий постижения от теоретического принятия показывает, что в последнем случае имеется нечто вроде разделяющего расстояния, тогда как в постижении есть непосредственная близость. Привносится нечто нелогическое, которое хотя и не логично, но и не антилогично. Одним из следствий стала возросшая ясность восприятия скрытых логических смыслов. Спонтанно и без особых интеллектуальных усилий я стал мыслить логическими заключениями, которые были практически идентичны многим основным утверждениям «Бхагавадгиты». Но теперь эти мысли являлись непосредственно моими в сокровенном смысле, тогда как прежде они представляли собой идеи, с которыми я соприкоснулся при чтении (нередко – не испытывая к ним особой симпатии). Значительная часть моего сознания ощущала уверенность, тогда как прежде я просто верил или принимал нечто из теоретических соображений. Идеи, которые раньше действовали на меня принудительно, теперь определенно стали дарить радость и освобождение. И все эти перемены вызвала одна мгновенная вспышка прозрения! Эффект этот сохранился и с тех пор не утрачивался, хотя свежесть прозрения постепенно убывала и стала чем-то само собой разумеющимся, присутствующим на заднем плане моего мышления и оценки. В определенных разделах восточной мысли многое из того, что прежде представлялось туманным, теперь уже было для меня значительно более ясным[21].

В связи с вышеупомянутым постижением мне кажется очевидным, что прежнее теоретическое принятие как бы готовило умственную почву для последующего прозрения. Хотя по сравнению с теоретическим принятием в постижении есть еще что-то, это «что-то» не является ни концепцией, ни дополнительным опытом в любом перцептивном смысле. Скорее оно относится к какому-то иному измерению сознания, не содержащемуся ни в понятиях, ни в восприятиях, но оказывающему радикальное воздействие на систему оценок. Оно может привести цепочку мыслей к новому открытию, но само по себе в последующем анализе этого хода мысли не обнаруживается. Человек с развитым умом и без прозрения вполне может понимать все формальные связи итогового выражения мысли и с успехом противостоять критике. Тем не менее прозрение делает возможным многое выходящее за пределы досягаемости тренированного интеллекта, которому этого прозрения недостает. Оно может проторить путь к радикальному открытию в области познания и привнести в связанный временем мир определенную форму, которая в потоке времени вызовет некие (большие или малые) последствия. Но тот, кто слеп к этому измерению сознания, которое я назвал «Сутью», увидит лишь форму – просто какую-то конфигурацию на поверхности. Тот же, кто пробудился к Сути, сможет разглядеть в этой конфигурации глубину. Но и тот, кто не пробужден, может, сосредоточиваясь на данной конфигурации с помощью метода, издавна известного как медитация, обнаружить в своем сознании начало постижения этого сущностного измерения. И именно это «нечто», дополняющее понятия со всеми видимыми их ответвлениями и превосходящее их, существенно меняет дело!

У второго предварительного постижения была совершенно иная основа, поскольку оно выразилось в суждении, к которому я не был подготовлен предшествующим теоретическим допущением. Я размышлял над понятием «нирвана», как вдруг до меня дошло, что я тождествен, в самом глубоком смысле, нирване. В моих прежних представлениях по этому поводу была некоторая путаница; хотя логический анализ и должен был ее рассеять, она, тем не менее, оставалась. Невзирая на известные мне противоположные утверждения, я представлял нирвану как своего