– Это правда. Я видел собственными глазами.

– Но ведь его могут убить!

Гостомысл пожал плечами.

– Каждого могут убить. Мы, мужчины, готовим себя к этому с детства.

– Но он князь! Он управляет столькими подданными, все надеются на его заботу и защиту!

– Поэтому он всегда впереди.

– И ты, когда станешь князем, тоже будешь бросаться в бой первым?

– Конечно.

Они пошли вдоль торговых рядов, расположенных на площади. Тут торговали купцы со всего света: византийцы предлагали тонкие, изысканные ткани и благовония, хазары – китайский шелк и восточные ковры, торговцы из западных стран – оружие и военное снаряжение, местные ремесленники и промысловые люди – пушнину, мед, воск, оружие, изделия из металла, украшения.

– У нас в Ладоге охотно покупают новгородские сережки, – сказала Млава, когда они миновали рынок. – Женщины даже считают, что они сделаны искуснее, чем у заморских мастеров.

– На тебе тоже новгородские сережки?

– Да. Ну и как, идут?

– Очень, – искренно ответил он. – Я даже не подозревал, что они новгородской работы.

– А разве тебе не приходилось дарить их своим девушкам? – Она лукаво взглянула ему в лицо.

– Нет, – смущенно ответил он. – У меня еще не было девушки.

– Неправду говоришь, наверно? Вы, парни, так любите обманывать нас, девушек! Вам нельзя ни в чем верить. Вы так и норовите наговорить короб выдумки и неправды, а мы, глупые, верим.

Он молчал. Сам никогда девушкам не врал, не собирался врать и сейчас, а что ответить, не знал.

– Чего же ты молчишь? – продолжала допытываться Млава. – Или стыдно признаться?

Он пожал плечами, сказал беспомощно:

– Я не знаю...

У него был такой несчастный вид, что она рассмеялась. Смеялась она тихо, будто про себя, чуть склонив голову к груди. Гостомысл с испугом смотрел на нее, не понимая, над чем она смеется, и боясь, что ей вздумается прогнать его. А ему так хорошо было рядом с ней!

Перестав смеяться, она искоса взглянула на него, спросила вкрадчиво:

– А мне бы ты сережки подарил?

О чем она спрашивает? Да все, что угодно, что бы она ни попросила! Он был готов, не раздумывая, выполнить любое ее желание!

Но он ответил кратко:

– Да.

Она прошла некоторое расстояние, внимательно смотря себе под ноги, потом сказала задумчиво:

– Какой же ты смешной! Но я сердцем чувствую, что ты очень добрый, покладистый человек.

После таких слов у Гостомысла немного отлегло от сердца. Он несмело взглянул на нее и даже чуть-чуть приблизился.

Они миновали городские ворота, которые в дневное время были открыты, но охранялись десятком воинов. Охрана вела себя вольно, некоторые прогуливались перед крепостной башней, другие стояли в проходе, посматривали на проходящих, иные сидя дремали, привалившись спиной к стене. На Гостомысла и Млаву никто не обратил внимания.

Дорога вывела их на нескошенный луг, который пестрел различными цветами. Они свернули на тропинку и вошли в живое море ромашек. Их было видимо-невидимо, все вокруг было усеяно ими, они терялись где-то в луговой дали. Цветы смотрели на них желтыми глазами в окружении трепетных лепестков, и на душе у Гостомысла стало вдруг светло и покойно, будто они дали ему какие-то силы и вселили уверенность в жизни. Млава тоже, как видно, почувствовала что-то подобное, потому что вдруг раскинула в стороны руки, закружилась на месте и, подняв лицо к небу, прокричала негромко, но с чувством:

– Ах, какая красота! Век бы стояла здесь и любовалась!

Потом она стала собирать цветы и плести венок. Неожиданно повернулась к Гостомыслу, надела венок ему на голову, отошла в сторонку, оглядела с ног до головы и произнесла строго и задумчиво:

– Это твоя корона. Теперь ты похож на князя. Запомни, первой короновала тебя я, боярышня Млава. Не забудешь?

И‚ помолчав, добавила:

– Я тебя возвела в князья, но я же могу и разжаловать!

Они подошли к Волхову.

– Няня живет на той стороне реки, – сказала Млава. – Где бы найти лодку, чтобы переправиться?

Гостомысл огляделся вокруг. Недалеко увидел землянку, рядом с ней причаленные лодки.

– Схожу попрошу, – сказал он. – Может, сумею договориться.

И направился к землянке.

– Постой, – остановила она его и засмеялась. – Куда ты с венком на голове? Засмеют!

Она сняла с него венок, при этом встала так близко, что он почувствовал на своем лице ее дыхание. Она задержалась на мгновенье и строго взглянула ему в глаза. Тогда он заметил, что зрачки у нее голубого цвета и такие глубокие, что можно утонуть, а на верхней губе пробивался легкий светлый пушок.

Так они стояли друг против друга несколько мгновений. Наконец она сказала, и голос ее при этом заметно дрогнул:

– Теперь иди...

А еще он увидел, что щеки у нее слегка зарделись.

Он шел к землянке и не чувствовал под собой ног. Возле землянки сидел дряхлый старик со слезящимися глазами.

– Дедушка! – крикнул Гостомысл как можно громче. – Можно у тебя лодку позаимствовать?

– А почему ты так вопишь, случилось что-то? Я не глухой, слышу хорошо.

– Мне бы на ту сторону Волхова переправиться.

– Внучок у меня куда-то запропастился, наверно, в город побежал. Он бы перевез. А тебе как, только туда переплыть надо? Или туда и обратно?

– Туда и обратно. Сегодня же и вернусь.

– А грести-то умеешь?

– Умею, умею, дедушка. Не раз приходилось.

– Ну, тогда плати самую малую монету – резану и поезжай.

Гостомысл нашарил в кожаном мешочке, прикрепленном к поясу, кусочек серебра, отдал деду и побежал к лодке. Лодка была добротная, хорошо просмоленная, на дне между перекладинами скопилось немного воды, он ее вычерпал ладошками. Затем кинул в лодку весла, оттолкнул от берега и заскочил на нос. Лодка закачалась и начала разворачиваться по течению. Гостомысл неспеша перешел на середину, уселся на скамейку и вставил весла в уключины. А теперь вдоль берега по тихой воде к Млаве!

Когда он с ходу вынес лодку носом на песок, Млава захлопала от восторга в ладоши:

– Ой, как здорово! Теперь это наша лодка?

– На сегодняшний день, – солидно ответил Гостомысл, неспеша вылезая на берег.

Млава подошла к лодке, поставила в нее ногу, но тотчас отдернула.

– Ой, боюсь! Она качается.

– Смелее. Я подержу.

После некоторого колебания перешагнула через край лодки и, раскинув в стороны руки, пошла по зыбкому днищу. Гостомысл внимательно смотрел за ее движениями. Наконец она с радостным восклицанием опустилась на корме. Сказала восторженно: