Тысячу раз оказался прав брат Тук, посоветовавший ей этот монастырь в качестве пристанища. Разумеется, он не знал об их размолвке с Филиппом, но ведь словно учуял, разгадал причину несогласия Ирис с планами своего проводника! Предложив договориться о лечении и постое с сёстрами-гертрудианками, монах тем самым решил весьма щекотливую проблему, вбившую клин между графом де Камилле и его подопечной. Останавливаться в его доме из-за тени, могущей упасть на доброе имя, Ирис не желала, прожитие же в гостинице граф счёл бы для себя оскорблением — а заодно и пренебрежением к выказанному им гостеприимству. Хвала миротворцу, всё решилось должным образом!

Нашлось место даже для Али и Фриды. Нубиец, в прошлом превосходный мастер массажа, взялся обучать этой премудрости наиболее способных из сестёр-целительниц. Конечно, когда его госпожа появлялась в госпитале, он не отступал от неё не на шаг; а вот за монастырские стены вход ему, как мужчине, был запрещён, несмотря на то, что Ирис не спешила развеять миф о его положении евнуха. Хоть и было неловко перед сёстрами-монахинями… Тем не менее, аббатиса Констанция на робкий вопрос, можно ли телохранителю жить в келье рядом и нести службу у хозяйского порога, как велит долг охранника, тонко улыбнулась и ответила отказом. «Дочь моя, он, несмотря на свой невольничий недостаток, слишком мужественен. В его выдержке и добронравии я не сомневаюсь; за своих сестёр во Христе также могу поручиться. Но у нас здесь несколько послушниц и воспитанниц: не стоит искушать юные сердца. А соблазн для них будет велик, ох, велик…» И лукаво сверкнула глазами.

Троюродная сестра Генриха Валуа, в прошлом графиня Ангулемская, удалившаяся от света, она хорошо знала в лицо Врага рода человеческого, как и многие его обличья, и, подобно опытному полководцу, ищущему не славы, но победы, берегла вверенные ей войска и не жалела сил и времени на укрепление кордонов. Противника-искусителя лучше вовсе не подпускать, чем потом выискивать и отлавливать в собственном лагере… Надо сказать, Ирис вздохнула с облегчением. В самом аббатстве ей ничего не грозило, ибо святейшими духовными лицами из Синода и Инквизиции монастырь был обнесён крепким магическим барьером, защищающим и от нечисти, и от человеков с возможными нечистыми помыслами; негодовал только Али, по чьей просьбе она и пыталась хлопотать. Но после того как трижды барьер отбросил и его самого, и запущенную в сад верёвку, и метательные отравленные иглы — успокоился.

Бойкая же Фрида поначалу оказалась ни при делах, поскольку отличалась слишком уж непоседливым характером и то и дело смущала сестёр, отвлекая от послушаний, а для работы в госпитале не годилась. Она панически боялась крови, язв, пролежней — просто хлопалась в обморок, как чувствительная барышня, хоть с виду была девушкой крепкой… Надо отдать должное сёстрам-целительницам: они и не подумали поднимать «неженку» на смех. Известно ведь, что бывают от природы такие тонкие натуры, что при виде телесных повреждений чувствуют дурноту. Одна из них полгода потратила на то, чтобы преодолеть свой страх перед мёртвыми телами, а уж резать их для изучения внутреннего строения было для неё пыткой. Лишь с Божьей помощью да с поддержкой сестёр, да отпаивая себя отварами, сдерживающими рвотные позывы, кое-как справилась… Это к ней, к сестре Марии, наведывался иногда Амбруаз Парре, прославленный дядя «доктора Поля». И в скором времени он должен был прибыть, чтобы встретиться с Ирис — вернее сказать, с теми фолиантами и инструментами, которые покойный эфенди заготовил для передачи лично ему, «первому скальпелю» Франкии.

А Фрида — обрела себя на монастырской кухне, радуя обитателей аббатства превосходными десертами и супами, состряпанными по рецептам матушки Денизы, владычицы кухонь Гайярда.

…Три дня прошло после приёма в Лувре, но Ирис казалось — целая вечность. Дни эти настолько были наполнены событиями, что казались бесконечны. Она знакомилась с сёстрами-монахинями, делилась знаниями с целительницами, ухаживала за больными, помогала садовницам. И даже после дневных молитв уделяла час-полтора вышивке Пелены со сценой Благовещения. Контуры рисунка для неё были прописаны самим Джоджи; благословлялись на работу с будущей святыней лишь самые достойные и искусные. Должно быть, поэтому гобелен получался красоты необыкновенной. А лик ангела, возвещавшего Марии благую весть, удивительнейшим образом напоминал прекрасную Марту Эстрейскую, которой, как многие поговаривали с благоговением, от бабушки, прославленной Жанны-девы, досталась ангельская кровь. Оттого-то, наверное, так и тянулись к ней люди, становясь чище и добрее…

Ирис вздохнула. Откинула несколько жемчужин на чётках. Нет, молитва на ум не шла…

Жемчуг посоветовал носить брат Тук. Этот прекрасный дар моря обладал удивительным свойством — подавлял чужое ментальное и гипнотическое воздействие. Если бы там, возле рощицы по дороге в Фонтебло, на ней не было нитки розового жемчуга на шее — страх от оживших под чьим-то враждебным воздействием мог причинить ей куда больше вреда, чем просто истерика. Она могла заметаться, пытаясь убежать, скрыться на лошади, обезуметь, выдать себя шпионам…

Но обошлось.

А ниточка воздействия тянулась от самой Лютеции. И была такой силы, что Тук с уверенностью сказал: их слухачи наверняка её засекли. Только, не знаючи, к кому та тянется, вряд ли сделали какой-то определённый вывод… Ничего, как только он проводит Ирис до Эстре — всё выяснит.

И выяснил.

К восточной гостье пытались дотянуться из Лувра.

Поэтому ко двору её собирали, как на войну.

Хорошо, что за день до визита в аббатство прибыли дорожные сундуки Ирис — с заготовленными для приёма туалетами. Но главную ценность представляли не платья, а подобранные для них драгоценности, состав и назначение которых были оговорены самим эфенди в особом списке, оставленном когда-то для своей джаным в Эстрейском банковском хранилище. Мудрый старец, возможно, и не рассчитывал, что его любимица будет встречаться с самим королём Франкии; но вот появление при скоплении народа, где друзей и доброжелателей может не оказаться, а всё больше любопытных и недругов — предусмотрел. Изумруды в налобных украшениях сдерживали воспринимающую способность Ирис, если поток враждебных эмоций превышал допустимый уровень и мог отозваться мучительной головной болью; письмена на золотых браслетах, имитирующие растительный орнамент, разрушали возможные проклятья; жемчужные серьги защищали от ментального давления, а кулон на груди препятствовал любой попытке оттянуть хоть толику фейской магии. Ибо на любом светском приёме могли оказаться нечистоплотные либо просто слишком любопытные маги…

Весь этот набор драгоценностей, заставивший бы придворных ювелиров и дам позеленеть от зависти, был вдумчиво изучен братом Туком. И одобрен с удовольствием.

А кое-что святой отец добавил от себя, прочитав какую-то особую молитву над нательным крестиком Ирис, полученном во время крещения.

— Ты теперь под защитой не только монсеньора Бенедикта, дочь моя, но и Святой Инквизиции. Никто не посмеет обвинять тебя в запретном ведовстве или магии. Но всё же… если захочешь поработать над своими силами — согласуй с нами свои действия. Во избежание непредвиденных последствий. Твоя мощь возросла, нужно время, чтобы к ней приспособиться. Жаль, некого приставить тебе в наставники…