«Никто тебя так не злит, как Рита», — сдержанно прокомментировал ее муж.

«Да меня бесит ее бесстыдство. Грубость. Забывчивость. Способность обратить все в свою пользу. Ее нежелание замечать очевидные вещи. Уверенность в собственной правоте. А эта история с евреями. Как она смеет сравнивать трагедию еврейского народа с приключениями самой избалованной в мире собачонки?»

Лео понимал, что Рахиль права. Он давно знал Риту. Знал, что она принадлежит к той бо́льшей части человечества, которая руководствуется принципами собственной выгоды и лишена тех моральных устоев, которые заставляют таких людей, как Рахиль, поступать прямо противоположным образом. Ты была готова поставить на уши весь белый свет, чтобы с собаками нельзя было войти в ресторан? Так значит, ты и свою собаку ни за что не возьмешь с собой в ресторан. Если только ты не Рита Альбертацци. А если тебя зовут именно так, ты сделаешь то, что сочтешь удобным для себя. Как будто у тебя есть особое преимущество перед всеми остальными, только ты имеешь право осудить всякого, кто станет на твоем пути, растоптать и уничтожить его.

Кстати, об убеждениях. Насколько Рита навязывала свои остальным, настолько она пренебрегала убеждениями других.

Из всех людей (и католиков, и людей, далеких от религии), с которыми Лео заставлял общаться Рахиль и которые смотрели на их иудаизм со смешаным чувством любопытства, иронии и подозрительности, Рита больше других любила высказаться по поводу их еврейства.

Однажды она позвонила и спросила Рахиль и Лео, свободны ли они во вторник вечером. Она пригласила на ужин людей, которые жаждали познакомиться с Лео. В те годы Лео пользовался определенной славой, к которой Рита была весьма неравнодушна, так как ее привлекала всякая форма известности. Даже самой темной. При том, что она жила, будучи убежденной, будто ей удалось освободиться от пут столь ненавидимой ею семьи, на самом деле она унаследовала от нее любовь и талант собирать в своем доме тех, кого она называла «серьезными людьми». Не важно, что интересы ее родителей основывались на материальном благосостоянии, а ее собственные — на политической, артистической или интеллектуальной славе.

Этим вечером она особенно дорожила. К ним должен был прийти известный режиссер. А также выдающийся издатель. Но главное — венгерский посланник («блистательный персонаж, полиглот, коммунист, образованный, не то что наши трусишки,» — Рита произнесла в его честь настоящую хвалебную оду). В общем, Рита желала представить Лео этих людей и Лео этим людям. С тех пор как Лео стал вести в «Коррьере» рубрику «Лучше предотвратить, чем лечить», он стал кумиром всех ипохондриков страны.

Рита всегда приглашала Рахиль на эти вечера. И Рахиль чувствовала себя как представитель прессы, чья единственная функция состоит в том, чтобы ставить палки в колеса тем, кто желает прославиться. Рахиль прекрасно знала, что Рита была среди тех, кто про их брак с Лео вопрошал — как такой мужчина мог жениться на этой женщине. И если бы однажды на званый вечер к Рите Лео пришел бы без Рахили, хозяйка дома даже не заметила бы этого. А вот случись обратное, Рите наверняка пришлось бы совладать с собой, чтоб удержаться и не выгнать ее из дому. Она бы чувствовала себя как глава государства, который пригласил президента другой страны и, встречая в аэропорту, увидел бы, как с трапа самолета спускается к нему неизвестное уполномоченное лицо. «К сожалению, во вторник мы не можем», — ответила ей Рахиль. «И почему это вы не можете?» — спросила Рита голосом человека, тонущего в озере и молящего о помощи.

«Потому что во вторник Йом-Кипур!»

«И что?»

«Поэтому мы не можем встречаться с друзьями, не можем есть, ничего не можем делать».

«Да, но просто… я приглашаю вас вечером».

«Я знаю. Но Йом-Кипур длится весь день. Двадцать шесть часов».

Рахиль не понимала, почему она должна объясняться. Она не любила говорить о своей религии. В отличие от нее, Лео не упускал возможности щегольнуть высокопарной фразой вроде «библейский народ», «союз избранного народа и Французской революции». Если бы только он соблюдал закон с тем же убеждением, с каким нес всю эту околесицу, он был бы самым святым человеком на свете. Однако Рахиль предпочитала воздерживаться от комментариев. Она четко усвоила урок своего отца — есть вещи, о которых лучше не говорить. Особенно с теми, кто не принадлежит «кругу» (подобный эвфемизм отец Рахили употреблял по отношению к евреям). Но в этот раз, бог знает почему (только Рита могла вынудить ее на это), Рахиль, ужасно сердясь на себя, стала объяснять подробнее, чем требовалось. И была наказана.

«Брось! Какие глупости! Речь идет только об одном разе! Это очень важный вечер. Не думаю, что посла интересует ваш Йом-Кипур. Он из коммунистической страны, в которой уже отказались от всякой ерунды».

«Но это важно для нас!»

«Для вас? Ты хочешь сказать — для тебя? Твой муж постоянно посмеивается над всякими предрассудками. Позволь хоть ему жить так, как ему нравится».

«Я ни к чему его не принуждаю!»

Видите? Эта женщина вечно заставляла тебя оправдываться. Ее инквизиторская манера вынуждала тебя давать объяснения, которые ты не желал и не обязан был давать.

«Тебе не кажется, что это нечто бессмысленное, устаревшее и дикое?»

«Ты о чем?»

«Ну, вся эта история с Йом-Кипуром… Не пора бы освободиться от…»

«Послушай, Рита…» — голос Рахили задрожал. Она была из тех людей, которые изо всех сил стараются держать себя под контролем, потому что, когда они теряют терпение, они делают это в самой неприятной и непредсказуемой форме. Рахиль едва сдерживалась, чтобы не взорваться. Но по собственной дрожи в голосе она понимала, что уже находится на пределе. Она с удовольствием бы высказала Рите все, что у нее накопилось на душе за это время. Она сказала бы, что Рита не должна вмешиваться в их отношения с Лео, не должна позволять себе говорить пренебрежительно о такой важной вещи, как Йом-Кипур, что она обязана прекратить интриговать и не смеет относиться к ней как к невежде. Но именно в этот момент Рита с интуицией женщины, обладающей большой свободой выражения, но способной понять по тону собеседника, когда нельзя переступать определенные границы, сделала шаг назад. Как и все хамоватые личности, Рита была малодушна. Естественно, она не стала просить прощения, но начала оправдываться так, что от ее оправданий стало только хуже:

«Хорошо. Не приходите. Я понимаю. Если для тебя с Лео это важно… Но позволь мне сказать, я сочувствую вам. Это была бы хорошая возможность для твоего мужа. Я не стану говорить, что организовала ужин специально для него, но это почти так. Знаешь, славы медицинского светила недостаточно. Недостаточно вести в газетах колонки, которые, на мой вкус, немножко банальны. Нужно поддерживать общение». (Рита никогда не употребляла слово «связи», еще реже — «дружба».)

«Я полагаю, что знакомство с венгерским посланником открыло бы перед ним новые перспективы. Он мог бы, например, поехать в Будапешт и организовать там несколько конференций. Это серьезное дело. Могло бы изменить человеку карьеру».