– Сколько лет сыну?

– Думаю, лет семнадцать. Но он не приедет. Я просто не знаю, чем его занять. Кроме того, мальчики в таком возрасте деструктивные и неуправляемые. За исключением тебя, мой дорогой. Ты таким никогда не был.

В знак высокой оценки любимого сына леди Талия подняла маленькую чайную чашечку. Хотя конкурентов среди братьев у Сильюна, можно сказать, не было. Он безмятежно улыбнулся в ответ. Конечно, немного жаль, что парень не приедет. Возможно, вместо него подойдет одна из его сестер.

– И я не представляю, какая польза может быть от маленькой девочки.

– Согласна с тобой. Но Дженнер настаивал. Он хотел принять всю семью, утверждал, что мы не вправе разлучать детей с родителями. Я пошла на компромисс и согласилась взять эту девочку, но отказалась от мальчика. Дженнера это не удовлетворило. Но он знает, что последнее слово за мной. Меня беспокоит отношение Дженнера к подобному сорту людей: слишком много участия с его стороны. И мы с отцом не желаем этому потакать.

Несчастный недостаток Дженнера и его неуместное сочувствие к простолюдинам являлось достаточно заезженной темой семейных разговоров, поэтому Сильюн сосредоточил внимание на лежавшей на тарелке груше. Груша была практически полностью разрезана на аккуратные дольки, когда из коридора донесся резкий звонок в дверь и следом эхом долетел душераздирающий вой.

Должно быть, двоюродная бабушка Гипатия привела своего питомца. Сильюн прислушался: вой перешел в тихое поскуливание. Было бы милосерднее убить это несчастное создание. Хотя выпустить на свободу и понаблюдать за ним представлялось куда забавнее.

– Вот и канцлер пожаловал с твоей двоюродной бабушкой, – сказала леди Талия и, прежде чем подняться, посмотрелась в серебряный кувшин для сливок. – Твой отец убедительно попросил ее приехать, чтобы поговорить о свадьбе Гавара. Когда она услышала, что здесь будет Уинтерборн, то напросилась прокатиться в его роскошном служебном автомобиле. Только Гипатия может убедить самого могущественного человека в стране подвезти ее по личным надобностям.

Гости ждали у резных дубовых дверей Кайнестона: канцлер казначейства Великобритании Уинтерборн Зелстон, величественный государственный муж, и двоюродная бабушка Гипатия, великолепная, с ног до головы в лисьем меху. Все шкурки были добыты ею собственноручно на охоте. Между ними лежало, раздувая бока, грязное существо. Оно периодически чесалось, словно его одолевали блохи, но, скорее всего, чесались болячки, покрывавшие кожу на выпирающих ребрах. Подстриженные когти глухо скребли по каменной плитке пола.

– Лорд-канцлер. – Леди Талия опустилась в реверансе.

Канцлер учтиво кивнул, солнечный свет из огромных окон Большого холла отразился в бусинах, украшавших его аккуратные афрокосички, и рассыпался яркими блестками по стенам Кайнестона. Сильюн подозревал, что канцлер долго осваивал искусство эффектной подачи своей персоны.

Зелстон пожал руку леди Талии, платиновые кольца поблескивали на его темных пальцах. Безупречно белые крахмальные манжеты выглядывали из рукавов дорогого черного пальто. Всем своим внешним видом Зелстон являл образец человека абсолютных принципов. Его политика была менее образцовой. Отец, до него занимавший кресло канцлера, регулярно за обеденным столом выступал с резкой критикой недостатков того, кому уступил это кресло.

– Для меня честь вновь посетить Кайнестон, – пророкотал Зелстон. – Сожалею, что парламентские дела так долго не позволяли мне этого сделать. Я скучал по Кайнестону.

– И моя сестра Эвтерпа скучала по вас, – сказала леди Талия. – Я уверена, хотя наверняка нам это не известно. Пожалуйста, пройдите к ней.

Канцлер не стал терять времени. Бросил короткое «до свидания» двоюродной бабушке Гипатии и направился во внутренние покои дома. Отлепившись от стены, Сильюн осторожно перешагнул через дрожавшее мелкой дрожью существо и последовал за ним. Походя удостоил двоюродную бабушку приветствием – пустые слова, по сути дела.

Канцлеру не нужно было показывать дорогу, когда они шли по широкой галерее, стены которой были увешаны портретами Джардинов и Парва, поскольку бывал в Кайнестоне, когда Сильюн еще не появился на свет.

В конце галереи находились две двери. Левая вела в комнату со скромно окрашенными стенами, где стояли черный рояль, и спинет, и стеллажи, набитые партитурами. Это была музыкальная комната Сильюна, где он уединялся не столько для музыкальных экзерсисов, сколько для иных практик.

Даже не глянув в ту сторону, Зелстон взялся за хорошо знакомую ему ручку закрытой правой двери; секунду помедлив, повернул. Ярко выделявшиеся на фоне черной кожи канцлера белки глаз были подозрительно красными. Плакал, прочитав письмо Сильюна?

– Если ты мне солгал, – хрипло произнес Зелстон, – я тебя уничтожу.

Сильюн подавил усмешку. Это вряд ли.

Канцлер пристально всматривался ему в лицо, пытаясь увидеть… что? Страх? Возмущение? Лукавство? Сильюн молчал, позволяя себя изучать. Пробормотав что-то невнятное, Зелстон открыл дверь.

Сколько Сильюн себя помнил, обстановка в комнате тети Эвтерпы оставалась неизменной, включая саму тетю, которая лежала на широкой кровати, застланной белым. Длинные волосы разметались по подушкам, глаза закрыты; дышала она ровно и спокойно.

Зарешеченные окна комнаты были распахнуты, открывая вид на небольшой сад в классическом стиле. Верхушки высокого алтея и стрелы африканской лилии достигали подоконника, а глициния обвивала окна, словно пыталась свалить дом. Дальше виднелся фруктовый сад. На шпалерах на стене из красного кирпича росли груши; их ветки располагались с аккуратностью ассистента метателя кинжалов.

На прикроватном столике теснилось множество стеклянных пузырьков, фарфоровый кувшин и тазик. Рядом стоял один-единственный стул с прямой спинкой, на который и опустился Зелстон – грузно, словно собственное тело вдруг стало для него тяжким бременем. Одеяло закрывало спящую до груди, одна рука в ночной сорочке лежала поверх одеяла. Сильюн наблюдал, как канцлер взял ее обеими руками и сжал так крепко, как не позволила бы ни одна сиделка.

– Итак, вы получили мое письмо, – начал Сильюн, обращаясь к склоненной голове Зелстона. – Вы знаете, чтó я предлагаю. И знаете мою цену.

– Твоя цена слишком высока, – ответил канцлер, не выпуская руки тети Эвтерпы. – Нам нечего обсуждать.

Резкость тона канцлера сказала Сильюну все, что он хотел знать.

– О, пожалуйста, – кротко произнес Сильюн, обходя кровать так, чтобы ему было видно лицо Зелстона. – Вы всё готовы за это отдать, и нам обоим это хорошо известно.

– Это может стоить мне моей должности. – Канцлер снизошел до того, чтобы посмотреть Сильюну в глаза. – Тебя отец надоумил? Но он не может занять должность канцлера во второй раз.

Сильюн пожал плечами:

– А что, на ваш взгляд, является более страшной трагедией: лишиться должности или потерять любовь? Я считаю вас достойным человеком. Уверен, и тетя тоже.