Теперь я смотрела на него во все глаза. Он глуповато улыбнулся.

– Я поискал немного после того, как ты… До того, как ты… В общем, я искал информацию. Мне надо было знать, есть ли хоть малейший шанс. Хоть какой-то. Хоть мизерный.

Деккер потянул торчащую из рукава нитку и стал наблюдать, как расползается ткань.

– Тогда почему все ведут себя так, будто я не могла выжить?

– Потому что такое бывает редко. Очень редко. Как снег в августе.

– То есть не бывает.

– Да, не бывает. Но это же не значит, что не могло случиться впервые?

В воскресенье ко мне вместе с Деккером пришли его родители. Но почти все время они утешали моих маму с папой, что само по себе было странно, ведь на больничной койке валялась я. Необходимость пропустить еще неделю школы выводила меня из себя, но докторов волновало только предполагаемое повреждение мозга. Весь день мне делали рентгены и томографии, а когда снимки оказались копией предыдущих – ни улучшений, ни ухудшений, – доктор Логан только пожал плечами. Да, так и сделал. Пожал плечами. И все стали вести себя так, будто со мной все в порядке, что меня очень радовало.

Но когда никто не видел, доктор Логан наблюдал за мной. Как будто в глубине души понимал: со мной далеко не все в порядке.

Утром в понедельник весь мир вокруг был по-прежнему совершенно нормален, и у меня началась реабилитация. Но продлилась недолго. Как выяснилось, она мне была не особо нужна. То есть меня отправили на реабилитационную терапию исключительно для того, чтобы понять, что я в ней не нуждаюсь. Как в «Уловке-22»[1]. Только не уверена, что эту книгу уже начали проходить, пока я валялась в коме. А она как раз шла следующей в моем списке книг, которые предстоит прочесть.

Сначала реабилитация нашла меня сама. Утром появилась худенькая женщина практически без подбородка, зато с карточками в руках. Без какого-либо приветствия она приступила к делу:

– Называй, что ты видишь.

Я подчинилась и стала называть картинки:

– Яблоко. Дом. Самолет. Стол. Кот.

Замолчала, прищурилась, подалась вперед…

– Тебе не видно?

– Видно, – ответила я, чуть склонив голову вправо.

Взгляд женщины без подбородка оживился.

– Не страшно, если ты вдруг забыла название…

– Я не могу понять, это большой огурец или кабачок, – призналась я.

Женщина вздохнула, заполнила какую-то бумажку и ушла. Больше она не появлялась.

Физиотерапия тоже сначала проходила в палате. Мне сгибали, разгибали ноги, тянули их в стороны, чтобы мышцы вспомнили, как реагировать на команды мозга. Ощущения были странные, потому что поначалу конечности не повиновались, но и не лежали неподвижно. Пальцы на ногах выпрямлялись вместо того, чтобы сгибаться, а коленки, наоборот, сгибались, хотя я хотела вытянуть ноги, а если я пыталась рисовать ногами буквы и слова, то выходила совсем какая-то ерунда. Фигуры едва ли можно было даже прочитать. Будто не я сама, а что-то иное – гораздо более сильное – отправляло команды.

Хотя на следующее утро я уже могла ходить самостоятельно, дежурные медсестры упорно возили меня на процедуры на инвалидной коляске. В палате физиотерапии я начинала нервничать. Вдоль стен там стояли беговые дорожки и велотренажеры. В центре – силовые тренажеры. Слава богу, никто не требовал, чтобы я на самом деле занималась.

Я просто следовала указаниям медсестры и выполняла упражнения на координацию: коснуться правой рукой левой ноги, левой рукой – носа; пошевелить пальцами на ногах. Я халтурила изо всех сил. Когда врач взялась за бумаги, я уселась на коляску и осмотрелась. Какой-то мужчина старательно пытался выпрямить спину, опираясь на конструкцию из параллельных брусьев. Закованное ниже пояса в корсет тело безвольно тянулось за ним. Я подняла ноги на подножку коляски – не столько из необходимости, сколько чтобы получить больше опоры. А потом так и просидела, опустив глаза в пол, пока кто-то не выкатил меня в коридор.

Когда Мелинда везла меня на первое и последнее занятие по реабилитационной терапии, мы встретились в коридоре с другой пациенткой на коляске, которую тоже катила медсестра. Я помахала рукой в знак приветствия:

– Натерпелись терапии? – пошутила я в больничном духе.

А когда наши коляски поравнялись, я заметила, что у нее не только перебинтована голова, но и изо рта свисает нитка слюны. Она повернулась в мою сторону, но я отвела глаза.

Интересно, она завидует мне? Сохранила ли она вообще способность завидовать? Возможно, она даже не понимает, в каком состоянии находится. Паническая мысль пронеслась у меня в голове: а вдруг и я такая же? И я сразу же коснулась пальцами подбородка – просто чтобы удостовериться в обратном.

Слюна не текла. Да, я действительно чудо. Образец везения. Аномалия. Я – неловкая, невыносливая, потенциально круглая отличница. У меня, почти утонувшей, переохлаждение и сломанные ребра. Мне, Дилани Максвелл, удалось выжить.

Я спала, свернувшись калачиком, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Я держала сама себя. Тело тянули в разные стороны невидимые силы, а в самом центре мозга нарастал зуд – тот, который возник от жужжания белого экрана на стене. Только сейчас экран был выключен. Я терла кожу головы, но источник зуда сидел слишком глубоко. Чувство непонятного притяжения усилилось. Гул в мозгу стал мучителен. Зажмурившись, я мотала головой по подушке.

К ощущению, что тело сейчас разойдется по невидимым швам, добавилось другое: меня очень сильно влекло в определенном направлении. В коридор. Налево. Я оставила попытки уснуть. Вылезла из-под одеяла, стала босыми ногами на пол и вышла из палаты. Притяжение становилось все сильнее, и я больше не боролась с ним. Зуд в голове разрастался, пожирал пространство, вышел за пределы черепа, спустился вдоль шеи, охватил плечи, стек по рукам и наполнил кончики пальцев.

И пальцы, не в силах побороть его, задрожали, задергались. Они тряслись с огромной, неестественной частотой, противоестественно изгибались. Я шла по коридору. Наверное, будь я в состоянии осознавать происходящее, мной бы овладел страх. Но я ничего не понимала. Мысль была только одна: о двери в конце коридора, которая звала меня, будто скрывая ответ на вопрос, который я еще не задавала.

Я дошла до двери – и не остановилась. Я распахнула ее. Внутри на кровати лежал человек. Именно человек – и никак иначе: я не понимала, мужчина это или женщина, подросток или старик. У человека была выбрита голова, а из черепа, сзади, торчала трубка. Серая кожа казалась сморщенной и отекшей одновременно. Я подошла ближе. За спиной захлопнулась дверь. От пола тянуло холодом, поэтому я переступала с ноги на ногу. Человек задрожал. Сначала несильно, еле заметно; затем задергался – как мои пальцы. Дрожь превратилась в конвульсии, от которых заходила ходуном кровать и приборы. Включилась сирена. В палату, задевая меня, влетели врачи и медсестры. Зазвучали приказы.