— Исчезни, тварь. — Ворчание Витгольда прозвучало малость невнятно, виной тому был натянутый на голову седоватый мех матерого волчищи. — Все вы моей смерти хотите. Кто вам платит?

— Ваше величество, — тянул свое слуга. — Испили бы снадобья — душа кровью обливается.

— Еще чего, — сварливо произнес король, высовывая к ненавистному солнцу кусок седой клочковатой бороды. — Откуда мне знать, что там этот ваш шарлатан намешал?

— Ох, горе мне с вами. Не хотите — не пейте. А поесть надо. Совсем отощали. Кожа да кости. Да и прибраться надо бы. Вы б не капризничали, ваше величество. Выбирайтесь…

Приступ прошел так же внезапно, как и начался. Впрочем, так было всегда. Даже во время битвы у Кровавой лощины.

— Чем кормишь? — Уже все лицо Витгольда, исхудалое и изрезанное сетью глубоких, прихотливо извивающихся морщин, но несущее еще следы былого величия, показалось на свет.

— Перепелиные яйца.

— Опять?

— А то вы другое есть согласитесь?

— Соображаешь…

Витгольд хохотнул и, прикрывая ладонью глаза, показался уже почти до пояса. Герек, почтительно склонившись, поставил ему на колени серебряное блюдо с двумя дюжинами мелких крапчатых яиц.

— Яйца вы травить еще не научились, — придирчиво проверяя целостность скорлупы, заметил монарх. — Целое.

Удовлетворенно кивнув, он отправил яйцо в рот. Целиком.

— Кто там орал все утро?

— Где орал, ваше величество?

— Во дворе… Дураком не прикидывайся.

— А-а, во дворе… Берк Прищуренный молодежь гоняет.

— Глотка у него — будь здоров, как у бэньши!

— Прикажете, ваше величество, попозже лучников учить?

— Пусть гоняет. У Берка что ни слово — песня. Куда там бардам! Слушал бы и слушал.

— Так что сказать барону Бетрену?

— Да ничего не говори. Давай еще яиц…

— Вот, а я что толкую, ваше величество. Проголодались… Вы кушайте, кушайте, а нам прибраться бы…

С хрустом разгрызая скорлупу второго яйца, король буркнул что-то не слишком протестующим тоном. Обрадованный Герек дважды хлопнул в ладоши. В дверь протиснулся простоватого вида здоровяк с ведром и тряпкой. Под мышкой он зажимал выброшенную в окно подушку.

— Кто таков? — немедленно насторожился Витгольд. — Почему здесь?

— Ваше величество… — с легким укором произнес постельничий. — Уж вторую луну спрашиваете. Племяш мой, из слободы. Сестра просила ко двору пристроить.

— Здоровый лоб, — с набитым ртом пробурчал король. — Почему не в стражу?

— Так сказывал уже… Немой с рождения он.

— Немой? Это хорошо… Если и услышит что — не проболтается. И язык резать не надо.

Король скрипуче захохотал, продолжая цепким взглядом из-под бровей следить за слугами…

Парень двинулся через комнату, по пути протирая попадающиеся на глаза предметы. Возлежащий на ложе монарх интересовал его не более, чем голодную крысу мраморный барельеф.

— Старательный, — заметил, как бы извиняясь за непроходимую тупость племянника, Герек.

— И толковый, — в тон ему отозвался король.

За разговором Витгольд с завидным для тяжелобольного аппетитом умял все принесенные Гереком яйца.

— Где мой кубок?

— Сию минуту, ваше величество.

На свет появился тяжелый, оправленный в серебро рог коричневой блестящей кости. Знаток без труда узнал бы редчайшую и баснословно дорогую кость единорога из далеких южных краев. Молва приписывала этому материалу способность обезвреживать любой яд. Как известный, так и не известный. С начала своей изнурительной болезни Витгольд пил только из него. И только ключевую воду.

Отхлебнув из поданного слугой кубка, король горько вздохнул:

— Фу ты, гадость какая. Вина бы испить.

— Прикажите только…

— Ага, вот тут вы мне отравы и подсыплете. Так и норовишь спровадить меня в Нижний Мир. За что только терплю?

— Обижаете, ваше величество, — с болью в голосе пробормотал Герек.

— Вас обидишь. Отравители. Убийцы. — И, не меняя тона, Витгольд добавил:

— Где горшок мой?

— Все наготове, не извольте беспокоиться. — Герек, кряхтя, выволок из угла громадную ночную вазу, выполненную в виде кресла.

— Водружайте, — милостиво повелел монарх, разрешая продолжать ежеутренний ритуал.

Утвердившись с помощью обоих слуг на фантасмагорическом троне, Витгольд надолго погрузился в блаженство.

Пользуясь случаем, слуги стянули с изнуренного болезнью, сухого тела длинную — до пола — полотняную рубаху, пропитанную потом, измаранную на груди остатками вчерашнего ужина. Герек протер смоченным в теплой воде полотенцем лоб и щеки повелителя, редкой костяной гребенкой вычесал остатки скорлупы из бороды, разровнял ореол реденьких волос, окружающих лысину. Племяш его подал сложенную свежую рубаху.

— Там Валлан уж битый час дожидается, — словно только что вспомнив, брякнул постельничий.

— Что ж молчишь, подлец? — вскинул брови король. — Водружай на место.

— Рубаху позволите?

— Давай, давай… Шевелись!

Устраивая тщедушное тело монарха на ложе и заботливо подсовывая под высочайшую спину и бока подушки, Герек пробурчал едва слышно:

— Подождет, душегубец. Ему ж на пользу. Смиренней будет.

— Ты это, того. — Желтоватый, весь в старческих пятнах кулак Витгольда легко коснулся носа слуги. — Не смей за меня решать. Я еще пока что здесь король. Прикажу ждать — подождет. Прикажу гнать — будешь гнать. Прикажу в ноги пасть и задницу целовать — сделаешь, как скажу. Зови.

Постельничий направился к выходу из спальни.

— Эй, погоди!

Сделав недоуменный вид, Герек обернулся, тщательно скрывая спрятавшуюся в уголке тонких губ улыбку.

— Забыл…

— Что, ваше величество?

— Ух, я тебя, мерзавец!

— Ах да…

Нарочито кряхтя, слуга наклонился и вытащил из-под кровати заботливо завернутый в холстину маленький самострел, приспособленный для стрельбы одной рукой. Рукавом смахнул пыль. Взвел тетиву и аккуратно вложил в желоб короткую толстую стрелу. Положил самострел Витгольду под левую руку и прикрыл шкурой чернобурки.

— Удобно, ваше величество?

— Сойдет, — оглаживая пальцами полированную рукоять, ответил король. — Хороший самострел. Спуск чуткий… Люблю я его.