Роса вспыхивает миллионами, мириадами радужных огней, она повсюду, на деревьях, на траве, на паутине – и туман сам собой исчезает, растворяется, не выдержав столь ослепительной красоты. И каждое дерево, каждый куст сияют бриллиантами, а солнце еще даже не проснулось. Оно только-только выбирается из-за горизонта, недовольно почесывая сосновыми стволами толстенькое брюшко, оно еще примеряется рассияться…

Минута между тьмой и светом, между ночью и утром… недолгий момент, но такой драгоценный!

Рано утром, скользя по росе и поеживаясь от заползающих под одежду плетей тумана, я спешила к ручью.

Зря.

На берегу, на нашем месте, сидел отец. Пересыпал из горсти в горсть песок, смотрел грустно и укоризненно.

Я сначала застыла на месте, а потом махнула рукой и подошла. Все равно ведь…

Если отец здесь – значит все им известно. И ему с мамой, и родителям Миха, наверное. Да?

Это я и спросила.

– Нет, только нам.

– А откуда?

– Мама заподозрила, – усмехнулся отец, – она тебя хорошо знает…

То есть?

– Ты просто так никогда не смиришься. Если молчишь – значит нашла обходной путь, знаю я тебя.

Я фыркнула.

– Знаешь, пап. Кому, как не вам, и знать?

– Ты ведь не успокоишься. И мальчик твой тоже не успокоится.

Я развела руками:

– Пап, мы взрослые. Неужели мы не можем сами решать, кого любить, с кем жить?

– Решать можно, если знаешь обо всех последствиях своего решения. А ты о них и не догадываешься.

– Так, может, стоит мне рассказать?

– Я подумаю. А теперь – иди домой.

Я даже не шевельнулась, хотя было холодно и неуютно.

– Мы все равно будем вместе.

– Может, и так. Но сейчас учти – если поймаю, всю шкуру со спины спущу.

Я удивленно распахнула глаза.

Папа нас почти никогда не бил. Несколько раз, да, но переживал сильнее нас с Корсом. А тут вдруг…

– За что? Просто за встречу с любимым? Папа!

– Шани, ты не знаешь, чем рискуешь.

Не знаю! И кто в этом виноват?

– Так расскажите!

– Иди. Домой.

Я посмотрела на графитовые облака, которые клубились вокруг отца, и поняла, что ничего-то тут не получится. Вот в эту минуту – не получится.

– Мих… придет?

– А вот это не твое дело.

Мне оставалось только скрипнуть зубами, развернуться и отправиться домой.

Чтобы наткнуться дома на мамин взгляд. Грустный, укоризненный…

Не подействовало! Вот ни разу!

Я встретила мамин взгляд, не отводя глаз. И неизвестно, чем бы кончилось наше противостояние, но проснулся, загремел пятками по половицам Корс, и мы одновременно отвернулись.

– Доброе утро!

И улыбка. Широкая, спокойная улыбка счастливого ребенка.

Я и сама недавно так улыбалась. Но…

Почему со мной так поступают? Что происходит?

Внутри зрела, росла гадюка протеста, свивала холодные чешуйчатые кольца. Недалек тот день, когда она зашипит и ужалит.

* * *

Мих появился у нас на пороге через три дня.

Осунувшийся, бледный, серьезный… как же мне хотелось кинуться ему на шею! Сказать, что люблю, что дождусь, что все будет хорошо… даже этого мне не дали!

Мама была рядом. Покачала головой так, что у меня руки опустились, и сама пошла к парню.

– Опять заблудились? Дорогу показать?

Мих покачал головой:

– Госпожа Ланат, я к вашему мужу. Нет его дома?

– Скоро будет. – Мама пожала плечами. Кивнула в сторону колоды под навесом, где у нас дрова хранились, предлагая присесть. – Хотите – ждите.

– Я… можно я пока с Шани поговорю? Пожалуйста?

Мама ненадолго задумалась. Потом кивнула:

– При мне – можно.

– Госпожа Ланат…

– Не испытывай моего терпения, Мих Лемерт. Айшет – моя дочь.

Сказано было увесисто. Мих вздохнул – и покорился.

* * *

Мы не можем ничего. Ни обняться, ни взяться за руки, ни даже сказать то, что накипело в душе.

Под маминым взглядом у меня язык морозом сковало. Но наши глаза не молчали, нет…

– Я люблю тебя.

– Я тебя тоже люблю. Ты подождешь?

– Я обязательно дождусь. Вот увидишь, мы будем вместе! Мы будем счастливы…

Кто сказал? Кто ответил?

Не важно!

Мы смотрим друг на друга, и Мих буквально светится от любви. Но почему мама глядит с такой грустью? Что она видит? Что понимает? ЧТО?!

Вслух мы произносим какие-то глупости, но это напоказ. А по-настоящему говорят не наши слова, а наши сердца, наши души…

Моя душа поет под его взглядом. И кажется, что за спиной распахиваются громадные белые крылья и несут меня куда-то ввысь. В небеса…

– Просто картина. Гость явился?

Голос отца издевательски разрезает воздух, словно ножом вспарывает. Мих дергается всем телом, поворачивается к нему.

– Господин Ланат…

Поклон получается неловким. Отец смотрит на это с насмешкой, его забавляет и деревенский увалень, и его вежливость, такая неуклюжая и неуместная, такая наигранная… откуда я это знаю?! Почему я так думаю?!

– Допустим, я. Так что надо-то?

– Я… – Мих комкает в руках шапку, мнется, а потом выпаливает с неожиданной храбростью: – Господин Ланат, разрешите нам с Шани хотя бы видеться наедине? Пожалуйста…

Отец прищуривается:

– Видеться? Ну, пойдем в дом, поговорим по-мужски.

Я дергаюсь вслед за ними, но мама уверенно разворачивает меня к грядке.

– Тыквами займись. Приду – проверю.

Да что ж это такое?

– И воды в бочку принеси. Ведра я тебе сейчас дам.

Я скрипнула зубами. Она это нарочно?

Я подозреваю, что да.

* * *

Мих ушел от нас спустя два часа.

Подслушать не удалось, мама бдела, аки дракон над сокровищами, отправляя меня то в курятник, то еще за водой, то…

Потом из дома вышел грустный Мих, весь окрашенный темно-фиолетовыми тонами, вслед за ним вышел недовольный отец, явно разговор им не пришелся по душе. Ни одному, ни второму. Попрощаться нам дали. Но с таким видом, словно хуже ничего и быть не может.