Мих скрылся в лесу, отец посмотрел на маму и покачал головой:

– Этот – не уймется.

Мама вспыхнула желто-оранжевым.

Тревога, беспокойство…

Да что такое?!

– Ты уверен?

– Более чем.

– А может…

– Нет, Нари. Мы должны все рассказать детям, иначе будет намного хуже.

Мама покачала головой:

– Шем… хотя бы год. Два…

– Шани уже не ребенок. В чем-то она права – в этом возрасте в деревнях своих нянчат.

– Да! – вставила я.

– И мы детей от всего не убережем, как бы нам этого ни хотелось.

Мама вся искрилась оранжевым, темно-красным, серым, черным, я понимала, что она серьезно переживает, расстроена, нервничает, но…

Как найти ответ на вопрос, если нет никаких исходных?

– Ладно, – наконец решилась она. – Давай мы поговорим с детьми вечером.

Мы переглянулись с Корсом.

Ну, вечером – это неплохо. По крайней мере, не через год, не через два что-то мы да узнаем. И можно будет объяснить Миху, а не просто запрещать. Я же поняла, что папа его шуганул от дома… Ну почему так? Мы ведь любим друг друга! Это нечестно!

Вечер нарочно задержался сегодня. День тянулся как смола, медленно, липко и назойливо, ужин не готовился, и ели родители в три раза медленнее, чем обычно.

Мы с Корсом извертелись на стульях.

Наконец папа отодвинул тарелку и почесал в затылке. Вокруг него клубились серые облака, почти черные, свинцовые, тоскливые, и иногда в них проблескивали зеленоватые молнии. Что-то давило, и сильно, папа был не уверен ни в решении, ни в результате, но…

– Мы очень надеялись, что у нас будет хотя бы пара лет, – честно признался он. – Хотя бы пара лет, но вы не оставляете нам выбора. Мы прятали Шани, ждали, что Корс повзрослеет…

– Я давно уже не ребенок! – нахмурился Корс.

Мама покачала головой. Рыжие ее волосы блеснули огнем, не хуже того, что играл в очаге.

– Корс… сказанное сейчас приведет нашу семью на эшафот.

Брат закрыл рот. Я, наоборот, его открыла.

Эшафот?

Как?

За что?!

– И все же этот разговор необходим. – Мама запустила тонкие пальцы в волосы. – Мы не можем уйти, но и остаться мы тоже не сможем… так, как сейчас – нет, не сможем…

Отец медленно наклонил голову, подтверждая мамины слова, заставляя нас поверить, что все демонски серьезно.

– Шани, Корс, я вас еще раз предупреждаю. Одно лишнее слово – и нас убьют. Всех. И нас, и вас… понимаете? Это не игра. Так и будет.

Облако серого страха накрыло стол, заставило похолодеть кровь в жилах, и сердце стукнуло резко-резко, а потом опять забилось, затрепыхалось пойманной птицей. Холод проник в каждый уголок тела и разума, оледенил ноги, заставил сжать пальцы, в тщетной попытке согреться… страх?

Нет. Ужас. Глубинный и не поддающийся рассудку ужас, тот, который заставляет детей с криком просыпаться по ночам и бежать в постель к родителям. Тот, от которого не скрыться взрослым.

И не сбежать. Некуда.

Глядя на меня, побледнел и Корс. Чувствительный к чужому настроению, братик испугался вслед за нами.

– Вижу, поняли. Тогда слушайте. – Отец сцепил пальцы, и только я поняла – почему. Они дрожали.

Отец боялся чего-то так сильно, что не мог сдержать этой дрожи.

Мой самый смелый и сильный папа на свете. Мой самый лучший папа…

– Мы не отсюда. Не из Риолона. Мы – из Тиртана.

Мы с Корсом переглянулись.

Тиртан… да, я знала об этой стране. Но – что с того? Неужели все тиртанские беженцы должны быть убиты? Почему?

– Я служил в охране трея[2]… ладно. Его имя вам ни о чем не скажет. – Отец взмахнул рукой. – Что такое гарем – объяснять надо?

Я покачала головой.

Мама рассказывала. Она много о чем рассказывала, учила нас, объясняла, показывала… Только сейчас я задумалась – ведь у нас дома было то, чего нельзя было найти у крестьян.

Книги.

Мама покупала их у разносчиков и в лавках, тонкие и толстые, землеописания и истории о любви, сказания бродячих певцов и святые списки…

Она легко писала и читала, считала в уме, и мы с Корсом тоже…

А ведь Мих не умеет читать. Я знаю, он сам сказал, когда застал меня с книгой. Я тогда просто не задумалась… почему? Почему я не думала над такими очевидными вещами?

– Я в ту ночь стоял на часах. А Нари пыталась сбежать, – просто объяснил отец. – Я поймал ее, но тревогу не поднял. Заглянул ей в глаза и пропал. Мы сбежали вместе в ту ночь. Сначала – от трея, потом из Тиртана, на корабле контрабандистов, и мы прожили первые несколько лет в рыбацкой деревне. Там и родилась ты, Шани.

– Я не помню…

– Тебе было года два, когда мы уехали оттуда. Трей Си… он не смирился. Он знал, что Айнара сбежала, догадывался, что мы сбежали вместе, и, видимо, смог напасть на след. Мы уехали из деревни и стали искать новое место. Кочевали по Риолону, потом я узнал о месте лесничего и решил попробовать. Барону нужен был человек со стороны, который не станет потакать местным, будет держаться за место, – я таким и оказался. Мы здесь вот уже восьмой год.

– Надеюсь, что наш след потеряли. – Мама вздохнула. – Трей… это горькая история. Мне было восемь лет, когда нас с сестрой отдали в его гарем. За неуплату долгов нашим отцом взяли нас с Айшет.

Я вскинула голову:

– Мама?

– Да. Я назвала тебя в честь моей сестры. Шани, она заменила мне мать. Она вырастила меня. Она была всего на три года старше, но стала для меня самым родным человеком, отдала мне сердце и душу, всю себя вложила. Учила меня, дарила тепло и любовь, только благодаря ей я не сошла с ума – тогда.

– Тогда? – Я не хотела задавать этот вопрос, но откуда-то во мне зрела странная уверенность.

Так надо. Здесь и сейчас – надо.

Мама кивнула.

– Да. В гареме трея девочек приводили к нему, когда те бросят первую кровь. Со мной это случилось в двенадцать лет.

Я поежилась.

Да, в деревне бывало всякое, но раньше четырнадцати девочек замуж всяко не отдавали. Не из-за традиций или еще каких-то глупостей, из расчета. Малолетка не выживет, умрет при родах, напрасный расход получится, вот и все. А в неведомом мне Тиртане, значит, так…

Прикусила губу. И маму, в двенадцать лет, повели как корову к быку на случку…