принимать это судьбоносное решение? Конечно, да. Страшно. Очень-очень страшно. Но я прекрасно знал, как тяжело расти без отца. Знал, как мне всегда хотелось, чтобы отец у меня был, как и у многих других. Знал, как я завидовал всю жизнь тем, кто мог сказать своему близкому человеку слово «папа». Я всё это прекрасно знал и помнил, а потому, я просто не мог поступить иначе! Не имел права! Ибо как мне сказал один из замов в Минкульт:

«Ты, Васин — не животное! Ты, Васин — человек!»

Я полностью был согласен с данным тезисом, а значит, и поступить я собирался по-людски.

Раз ребёнок должен появиться на свет, раз я причастен к его появлению, то у этого ребёнка должен быть отец. И хошь не хошь, а этим отцом оказался я. Я принимаю свою судьбу! Поэтому на повестке вопрос стоит лишь один: как мне теперь всё правильно разрулить и сделать так, чтобы всё было ровно и красиво?

Погружённый в свои мысли не заметил, как ко мне кто-то подошёл. Когда заметил, то было уже слишком поздно!

— Это он, Тина! Это он! — раздался визг откуда-то справа, и на меня набросилась симпатичная девушка двадцати лет — старшая дочь помощника посла.

— Это он, Лара! Он! — раздался ещё один визг. И новое, более молодое тело, младшей восемнадцатилетней дочери американского посланника, обвилось вокруг моей шеи.

И началась вакханалия.

— Александр! Александр! — кричали девушки, целуя меня и визжа.

— Александр! Мы тебя любим! А-а!! — вопила старшая дочь.

— Васиин! А-А! Васиин! Я тебя всегда любила!! Я не верю что это ты!! А-А! — визжала младшая.

— А-а! — обалдел выбежавший из каюты на крики дочурок испуганный папаша.

— А-а-а?! — поддержал его ошарашенный Тейлор.

— Э-э, — задумчиво произнёс Кравцов, почёсывая себе лысую макушку.

— Васин! Ты совсем охренел?! Тебя на минуту нельзя оставить! Маньяк чёртов! — на прозвучавшем неожиданно русском заорал громче всех Лебедев.

— Упс, — только и сказал милый мальчик Саша, в ответ невинно хлопая ресницами, и ощущая как одна из дочерей, лезет ему руками под майку, а другая...

Глава 4

Лебедев освободился через десять минут. Как оказалось он обсуждал с американцами сложившуюся вокруг меня ситуацию.

— Как мы и договорились ничего конкретного я им не сказал, — поведал мидовец проводив иностранных граждан и попросил меня идти к себе, а не шляться по кораблю.

Я не стал спорить и смиренно пошёл получать причитающийся разнос. Естественно, моего появления ждали. И естественно, как только я переступил порог каюты, этот самый разнос и начался.

Вдоволь наругавшись, где-то через пятнадцать минут монолога, мама решила перейти к конструктиву и попросила правдиво рассказать, как всё было.

Задача была из простых, ибо всех «ужасов» того путешествия я ей рассказать просто не мог — стеснялся. Да и не к чему ей было знать все нюансы тех «событий». Поэтому пришлось ограничиться лёгкой версией произошедшего — познакомился с красивой девчонкой, поцеловался и вот так случилось.

— Вот так всегда и случается! Получилось у него! — произнесла мама, очевидно решив, что время для диалога прошло, и вновь перешла к прерванному монологу и слезам.

Проговорили, если это можно так назвать, мы с ней ещё около получаса. Всё это время я её успокаивал и напирал на то, что всё образуется. Она же плакала, ругала себя, что не досмотрела и плакала вновь. Я старался успокаивать, как мог, и всё время твердил, что вполне возможно это провокация или шутка.

В конечном итоге и я, и она устали твердить одно и тоже, и я предложил оставить вопрос открытым до вечера.

— Почему до вечера? — с надеждой спросила мама, вытирая слёзы.

— А потому, что товарищ Лебедев сказал: «Москве виднее, что делать надо! Поэтому ждем, когда связь наладится». А к вечеру она наверняка восстановится.

Если честно, я в тот момент такого оптимизма не испытывал, но решил свои мысли не обнародовать, дав возможность моему начальству верить в своё начальство.

Маме такого моего объяснения тоже вполне хватило. И ничего необычного в этом нет. В этом времени практически все люди всегда верят, что Москве виднее. Впрочем, отчасти, и в светлом будущем так тоже многие считают, забывая народные мудрости типа: «На Бога надейся, а сам не плошай!» или «Спасение утопающих, дело рук самих утопающих».

Как говорится: «Это не есть хорошо». Такая святая вера, что кто-то из высшего руководства всё знает, всё видит, и во всём разберётся, не всегда оправдана и оправдывает надежды. Поэтому, я особо не обольщался.

Да, прекрасно понимаю, что это, так называемое, «ЧП», Москвой, без сомнения, будет взято под контроль. Это факт. Я слишком ценный «фрукт», чтобы начальство пускало всё на самотёк. Поэтому, хочу я этого или нет, с фактом того, что они вмешаются, и будут навязывать свою точку зрения, я спорить не могу. А могу и обязан я сделать только одно — направить всё это разбирательство по нужному мне пути. И путь этот я уже наметил.

Если, действительно, окажется что всё это не шутка, то от ребёнка я отказываться не буду. Если нет возможности прервать беременность, то пусть рожает и насчёт денег не парится. Буду регулярно их навещать и о судьбе ребенка, если что, позабочусь. Точка. Тем более что с деньгами, которые есть у меня, мне это сделать не составит труда. Я десяток детей поднять на ноги смогу, если не сотню или даже тысячу... Не вопрос. Деньги и на жизнь и на образование найдутся. Так что всё будет хорошо.

Приняв решение и взвалив на свои хрупкие плечи столь огромный, гигантский и неподъёмный груз ответственности, мне, как бы странно это не звучало, стало намного легче. Мир вновь стал ясен и понятен. Путь был хоть и извилист, но вполне возможен, и я стал уверен, что пройти его я смогу достойно. С этого момента эту проблему я посчитал фактически решённой, а потому никаких причин для горя и печали я больше не видел.

Наполнившись оптимизмом, я собрался поведать об этом маме. Но не успел. В дверь постучали.

— Меня нет, — быстро прошептал я и, вскочив, спрятался за угол платяного шкафа.

Мама вытирала слёзы носовым платком, посмотрела на висящие на стене зеркало, поправила причёску и открыла дверь.

— Здравствуйте! — произнёс девичий голос из