«Мой кареглазый ангел, Мари!

Не думал, что море может быть таким жестоким, чтобы стать преградой для двух любящих сердец, но боюсь, что всё обстоит именно так.

Мастеру М. требуется ещё время на создание шедевра, но это роскошь, которой я, увы, не располагаю. Время, выделенное мне королём, как ты знаешь, истекает 17 числа, а это как раз сегодня. Я размышляю над вопросом: «Что будет дальше»? Но ты не тревожь себя этой мыслью. Ни дому, ни тебе, ни нашему сыну ничего не угрожает. Наказание если и понесу, то лишь я один. Это справедливо. Я был вовлечён в паутину дворцовых интриг, я заигрался, как мальчишка, я думал, это приключение – плыть к берегам Японии на голландском корабле, где меня не знает ни единая душа.

Но я просчитался. Это было испытание. Я его не прошёл. Ещё до отплытия.

Повторю, потому что это важно – тебе и маленькому Франсуа младшему ничего не угрожает. Только молю всеми силами, всеми словами, всеми известными мне молитвами: не совершай ошибок. Не покидай дома в вечерние часы. Не обращайся к королю и, тем паче, к кардиналу. И ни под каким предлогом не оставляй наш дом в надежде найти меня здесь. Это угрожает в первую очередь твоей жизни, единственной драгоценности, оставшейся у меня. Твой образ подобен маяку в тумане, его свет еле теплится вдалеке, но ведёт корабли. Не туши маяк. Не покидай дом.

Покрываю бумагу бесчисленными поцелуями, пусть она передаст тебе их, когда будешь читать эти строчки. Ты спрашивала в прошлом письме, сжигать ли мои послания к тебе в целях моей безопасности? О, поверь, если бы безопасность зависела только от писем, то я бы был самым счастливым человеком на свете и без промедления вернулся бы на родину. Так что поступай, как сочтёшь нужным. Если эти письма напоминают тебе о наших надеждах и мечтах, если они передают мою любовь и нежность к тебе – сохрани. Если внушают тревогу и лишние опасения – сожги.

Мне кажется, в моих словах было много недостойных меня мыслей. Много трусости и печали. Закрой на них глаза. Это письмо путешественника, заскучавшего по дому. Прошу, улыбнись, рассмейся своим серебристым смехом, как всегда, когда я рассказывал что-то, чтобы рассмешить тебя. Улыбка так тебе идёт.

Ты улыбаешься? Знаю, что да. Позволь представить, что я смотрю в твои прекрасные глаза. И, пока я мысленно гляжу в них, позволь мне рассказать одну легенду. В Древней Элладе жила прекрасная Марпесса. Слава о её красоте гремела, а сама красота была истиной правдой, к ней сватался сам бог солнца – златокудрый Аполлон. Но отважный и влюблённый Идас выкрал Марпессу перед носом у Аполлона, а после не побоялся сойтись с ним в схватке – лицом к лицу. Но ни один не смог одержать победу. Отдавая дань смелости юноши, сам громовержец Зевс высказал решение – дать возможность выбрать себе мужа Марпессе. И что же? Она предпочла Аполлону смертного, понимая, что вечно молодой бог разлюбит её, когда пройдёт её молодость и угаснет красота. Идас же будет любить её всю свою жизнь.

Моя милая Мари, моя прекрасная Марпесса! Твой Идас будет любить тебя всю жизнь, но если вдруг эта жизнь угаснет, не кори себя в неверности, возвращайся под защиту Аполлона.

Прости, прости мне все эти трусливые и глупые мысли.

Последнее, о чём я прошу. Встречая рассвет, смотря из окон нашего замка на восток, вспоминай обо мне. Это придаст мне силы.

Теперь они мне особенно нужны.

Именно сейчас я собираюсь снова навестить мастера М. Быть может, ещё есть надежда, что он успеет выполнить заказ к назначенному сроку.

На земле, и на море,

И в чужом краю —

Не нарушу нигде я клятву свою,

Пусть слова, точно символ

Моей верной любви,

Вмиг осушат все слёзы

И печали твои.

На земле и на море,

На чужом берегу,

Для тебя лишь я сердце

Своё сберегу.

Любящий тебя Ф.

Даша прочитала это письмо не один раз. Перед ней вставали картины далёкого прошлого – иностранец, прибывший с секретной миссией на чужбину, старательно подбирая слова, пишет письмо своей возлюбленной. Японский мастер, откладывающий инструменты, чтобы осмотреть нэцкэ со всех сторон и прийти к выводу – работа ещё не закончена! Мари, читающая это письмо, с ребёнком на руках всматривающаяся в открытое окно, чтобы разглядеть в нём, как луч надежды, зажёгшийся рассвет. Строки трогали за душу, но Даше не давала покоя одна мысль. Вернее, их (мыслей) было даже несколько…

«Во-первых, как у меня на полу оказалось это письмо? Оно выпало из каталога? Из какого именно? Во-вторых, мастер М., – размышляла Даша, – кто он такой? А вдруг это не кто иной, как загадочный мастер Макито? Тогда это явно связано с выставкой нэцкэ, и тот, кто вложил лист бумаги в каталог, точно это знал. Вот только кто это сделал? Продавец? Мари? Кей? Себастьян? Или кто-то ещё?»

Рыжий и пушистый кот Мурзик, увидев, что хозяйка уже проснулась, многозначительно облизнулся, давая понять, что он уже готов к принятию ежедневной порции завтрака. Это не помогло, и тогда кот стал тереться о ноги девушки и требовательно мяукать, но Даша продолжала его настойчиво не замечать. Это нарушало все представления кота о хороших манерах, которым, впрочем, он сам не желал быть обученным.

«И, наконец, в-третьих, – продолжала думать Даша, – тот, кто вложил письмо в каталог, – рассчитывал ли он, что оно попадёт ко мне? Или это чей-то просчёт? И самое главное – что теперь делать?»

Дашин взгляд, беспорядочно бродивший по комнате, будто ища ответ на все эти вопросы, неожиданно упал на книжный шкаф. Там лежали книги. Много книг. Любимые, зачитанные от корки до корки. Дашу переполнила нежность к её старым бумажным друзьям. Как вдруг она заметила меж ними подаренную недавно книгу, ещё упакованную в прозрачную обёртку. Это был Рэй Брэдбери, «451 градус по Фаренгейту». Даша достала книгу и провела рукой по обложке, завернутой в прозрачную одёжку.

И тут в голову пришла простая мысль. Все каталоги, продававшиеся в магазине, включая её собственный, были упакованы – за исключением образца. Если эта книга не была «образцом», которую просматривали посетители, следовательно, вложить что-либо мог только покупатель. А значит, это мог сделать только Себастьян. И, получается, письмо выпало из японского каталога.