Дерево треснуло.

И весь мир вокруг рухнул.

О-370 НЕ МОГ ДАЖЕ ПОШЕВЕЛИТЬСЯ. Что-то холодное и тяжёлое навалилось сверху, придавив его к сетчатому полу. Он открыл глаза и увидел, что ярко-красные зигзаги повисли в нескольких дюймах от его носа. Обогреватели шипели, как умирающее насекомое, отражаясь в жестяных волнах потолка, грозившего его раздавить.

Он понял. Нора обрушилась. Он в ловушке.

– Триста семидесятый! – раздался перепуганный голос. – Двести одиннадцатый! Вы живы? Отзовитесь!

Это была П-838. Её голос звучал откуда-то издалека.

О-370 с трудом повернул голову под тяжестью крыши.

– Пожалуйста! – в голосе П-838 нарастала паника. – Кто-нибудь, скажите хоть что-нибудь!

О-370 открыл было рот, чтобы ответить, но крыша тяжело давила на грудь. Ёрзая и извиваясь, он прополз вперёд. Край жестяной крыши оказался отогнут, и его глазам открылись голые ветки под звёздным небом. Он оттолкнулся, упираясь задними лапами, и скользнул в дыру. Он жадно заглатывал воздух и облегчённо пыхтел, довольный, что выбрался из-под обломков.

– Придурок! – зарычала сквозь сетку П-838. Её нора не обрушилась. – Если только крыша не отрезала тебе язык, я тебя пришибу за то, что не отвечаешь! – Её черты смягчились. – Живой?

О-370 неуклюже поднялся на лапы и шагнул на крышу. В ноге расцветала тупая боль.

– Кажется, да, – ответил он, покачиваясь на лапах. – Нога болит.

– Хорошо, – сказал П-838.

Он поднял голову, и рот у него захлопнулся сам собой. В первый раз за все свои луны О-370 видел Ферму не через сетку. Переплетённые проволочные кружки разбивали мир на кусочки, маленькие и понятные. Он попробовал охватить всё вокруг одним взглядом – лужайку, деревья, небо, хозяйский дом. Всё было такое… ух!

Голова закружилась. Ему стало казаться, что он летит.

Это же история!

– Двести одиннадцатый! – повернулся он к брату, захлёбываясь от восторга.

Дыхание тут же перехватило: нора двоюродного брата тоже обрушилась – не осталось ничего, кроме гнутой жести и смятой сетки.

Под жестяной крышей – комок рыжего меха. Комок лежал и не шевелился.

– Двести одиннадцатый! – задрожал О-370.

Комок не издал ни звука.

О-370 осторожно проскакал по краю обвалившейся крыши, следя, чтобы она не прогибалась под его весом. Он спустился на деревянную раму, уцепился клыками за жестяной угол и потянул что было сил. Это оказалось непросто, но О-370 превозмог себя и сдвинул крышу на пару дюймов.

Н-211 лежал на спине с широко распахнутыми стеклянными глазами.

У О-370 похолодели уши.

– Ох, нет, – забормотал он, – нет, нет, нет!

Н-211 хлопнул ресницами:

– Обалдеть, к бреху!

– Что за выражения! – возмутилась П-838.

Страх растаял было в животе у О-370. И вдруг закипел:

– Ты почему молчишь?

Н-211 вскочил на лапы:

– А ты заслужил, когда сломал норы!

О-370 рванулся вперёд, предполагая, что сетчатая стена его остановит, но, к своему изумлению, ударил Н-211 лапами прямо в лицо. Изумление стало только сильнее, когда клыки брата впились ему в ухо. В отместку он вцепился Н-211 в загривок, и они покатились по крыше. Он кожей чувствовал каждый зуб, каждый коготь, каждый рокот рычащего брата.

Больно. И так чудесно.

– Парни! – крикнула П-838.

О-370 разжал пасть, сжимавшую горло Н-211, а брат выпустил из зубов его ухо. Оба едва не задыхались. О-370 вдруг догадался, что, когда они с братом коснулись шубками, никаких искр между ними не полетело. А ведь им всегда говорили, что происходит именно так – лисы встречают друг друга в Сарае и вызывают яркую вспышку Голубого. Но всё вышло по-другому, и О-370 почувствовал вдруг какую-то брезгливость, только сам не понимал, почему.

– И что вы теперь собираетесь делать, гении? – спросила П-838. – Спать-то вам негде.

Лисёныши огляделись. Четыре стены, которые прежде оберегали их от мира, лежали в обломках под лапами. Над головой висело холодное чёрное небо, а тёплое свечение обогревателей сменилось ледяным светом звёзд. Ветер обдувал шубки. Ветки тянулись со всех сторон. Из гущи деревьев за ними следили невидимые глаза.

О-370 задрожал. Он и сам не знал – от восторга или от страха.

Он повернул голову к фермерскому дому и принюхался. От дома пахло погашенными на ночь свечами. Рухнувшая крыша не разбудила Фермера. Норы больше не удерживали их с братом. И они ещё не скоро туда вернутся.

О-370 услышал позади какой-то шорох. Он оглянулся и увидел, как Н-211, напрягая силы, лезет мордой под изогнутую крышу.

О-370 вскинул голову:

– Ты чего?

– Издеваешься? – ответил Н-211, подпирая головой крышу в надежде выпрямить. – В любую секунду из леса может выскочить какое-нибудь чудовище! Помоги мне!

О-370 посмотрел в лес. Он ждал, что сейчас в осколках лунного света материализуется барсук, или мисс Лисс выйдет шатаясь из-за кустов, или мистер Шорк с окровавленными зубами набросится из темноты.

Ничего не произошло.

О-370 наступил на крышу, собственным весом пресекая неловкие усилия двоюродного брата.

– Посмотри вокруг, Двести одиннадцатый! Пока Фермер не увидел, что произошло, мы на свободе! Можем делать, что захотим! Запрыгнуть на грузовик! Заставить Гризлера за нами гоняться! Можем даже отправиться в лес и устроить охоту на ящериц! Мы научимся и когда-нибудь схватимся с Булькожаждом!

Крыша соскользнула с морды Н-211. С тревогой в глазах он посмотрел в лес.

– Мы же всегда этого хотели! – воскликнул О-370. – Пройдёт много лун, а лисы на Ферме всё ещё будут говорить о Великом Обрушении Нор. Даже когда мы отправимся в Белый Сарай. Пускай она не такая захватывающая, как старые, но это история!

Двоюродный брат нахмурясь посмотрел вниз на крышу.

– А что скажут наши предки? Вдруг они почуют от нас запах дикости и не позволят войти в Белый Сарай?

– Ну, сам подумай, – ответил О-370. – Они впустили Юли и Мию. А уж у них-то дикости хоть отбавляй!

Н-211 прикусил в раздумьях язык.

П-838 вздохнула.

– Теперь, пушистые колобки, когда ушёл Девятьсот сорок седьмой, я стала за вас в ответе. И должна сказать, Триста семидесятый, что за всю жизнь не слыхала ничего глупее. У меня нет желания смотреть, как вы умираете.