безымянную мерсийскую деревушку, сея смерть и разрушение. Строй сломался, теперь мы действовали парами, прикрывая друг друга от каких-нибудь излишне ретивых крестьян, возомнивших себя героями. Но большинство попросту разбегалось или пряталось, бормоча молитвы.

Викинги вламывались в хижины, убивая тех, кто смел поднять оружие, и вытаскивая всё мало-мальски ценное. Я действовал в паре с Торбьерном, но больше рычал и изрыгал проклятия, чтобы навести побольше ужаса на саксонских крестьян, нежели участвовал в бою. Это, конечно, не военное преступление, ведь там не было военных, но что-то внутри меня протестовало против убийства безоружных и беззащитных, особенно, женщин и детей.

Хотя мою точку зрения тут никто не разделял, считая всех саксов врагами, а их женщин — законной добычей.

Только когда мы с Торбьерном вломились в очередной дом, и на моего кузена из темноты бросился какой-то сакс с кузнечным молотом, мне пришлось пустить свой топор в дело.

— Сзади! — крикнул я, когда сакс выскочил из темноты, но развернуться Торбьерн не успевал.

Мерзавец поджидал за дверью, не иначе, но именно для этого мы и ходили парами. Я рванул следом и с размаху опустил топор прямо на его шею. Оружие с чавканьем воткнулось в плоть, крестьянин рухнул на месте, прямо к ногам Торбьерна. Никаких угрызений совести я не испытывал, этот человек был врагом, и я ничуть не сомневался, что поступил правильно.

— Вот зараза, — пробормотал Торбьерн. — А я его и не заметил.

Я не ответил, оглядывая хижину. Земляной пол, соломенная крыша, очаг, грубый деревянный стол.

— Хватай всё, что приглянется, — посоветовал Торбьерн.

Как по мне, то этим людям впору было бы просить подаяние. Взять у них решительно нечего.

— Да они же нищие, — возразил я.

— Тебе кажется, брат, — улыбнулся Торбьерн. — Кто-то, может, и нищий, но если хорошенько пошарить, то точно найдётся и серебро, а может, даже и золото.

— Сомневаюсь, — буркнул я, приподнимая кишащий клопами и блохами соломенный тюфяк.

— Ха! Сейчас найдём сакса побогаче, да у него и спросим, — сказал Торбьерн. — Пятки подпалишь, сразу начинают болтать. Причём даже по-нашенски. Даже не болтать. Петь!

— Тайники, значит, — хмыкнул я.

— Конечно! — обрадовался Торбьерн. — Кто-то в золе прячет, под очагом. Кто-то — в дерьме. Кто-то зарывает под порог. Кто на что горазд, в общем.

Я пнул носком сапога прогоревшие угли в очаге, заставляя целую тучу золы взмыть в воздух серой удушливой взвесью. Ничего, разумеется. Только завоняло гарью и сажей. Зато Торбьерн схватил пальцами один из немногих тлеющих угольков, раздул, лишь немного морщась, и сунул в солому под крышей. Вскоре оттуда повалили клубы белого дыма.

— Давай-ка дальше, братец, — ухмыльнулся он.

Из этой несчастной хижины мы вытащили лишь немного съестных припасов, которые я бы даже постыдился забирать, какие-то застарелые хлебные корки и вонючий сыр. Но перечить кузену в этом вопросе не было смысла. Ему лучше знать, что стоит брать, а что — нет. В предыдущем доме точно такой же сыр он почему-то оставил.

Красного петуха пустили уже и по другим домам, дым поднимался над деревней густыми клубами, отовсюду звучали жалобные крики и плач местных. Норманны, наоборот, смеялись и радовались. Особого сопротивления в этой деревне мы не повстречали, никого из наших не убили, набег шёл по плану, как обычное рутинное мероприятие. Здешний мир оказался куда более жестоким, чем я предполагал.

Подручные Кетиля выволокли на середину деревни какого-то пожилого сакса, который бормотал что-то о пощаде и о том, что за него отомстят, но хёвдинг не слушал, демонстративно проверяя ногтем заточку длинного ножа.

Зато слушал я, и язык, на котором говорил мерсиец, показался мне до жути знакомым, мой автопереводчик легко выхватывал отдельные слова и обороты, а некоторые заменял какими-то архаичными и устаревшими, но всё же знакомыми. Будто бы наши языки имели общие корни и не успели разойтись слишком далеко, чтобы мы не могли понять чужую болтовню. Лишь некоторые слова оставались без перевода, но их оказалось немного.

— Злата нема, ни сребра, ни злата! Буди ты проклят, норманн! — размазывая по лицу слёзы и кровь, лепетал сакс.

Похоже, успел схлопотать по лицу, и не единожды. Он стоял на коленях перед хёвдингом, ясно осознавая свою участь, но смириться с ней пока не мог.

— Не верю ни единому твоему слову, — холодно произнёс Кетиль Стрела.

Торбьерн толкнул меня локтем в бок.

— Гляди, сейчас запоёт, — ухмыльнулся кузен.

Наш хёвдинг подошёл к пленному и медленно полоснул его по уху, оставляя его висеть на одном лоскутке кожи. Сакс взвыл от боли, забился в руках у викингов. Мы молча наблюдали.

Большинство из нас уже закончило рыться в домах, и всю добычу мы вынесли на улицу, складывая в общую кучу. Я даже так, не приглядываясь, мог сказать, что добыча небогатая. Домашняя утварь, немного съестного. Урожай собрать ещё не успели. Оставалось надеяться только на тайники и на то, что вождю удастся развязать язык этому саксу.

— Богом клянусь, нема! — разрыдался мерсиец.

Кровь текла по его щеке и шее, густыми алыми каплями падая на землю.

— Не надо лгать, сакс, — миролюбиво произнёс Кетиль, примеряясь ко второму уху.

— Ха, он обмочился от ужаса, — фыркнул Хальвдан за моей спиной.

— Может, тут и правда нет никаких тайников? — тихо спросил я у товарищей.

Вряд ли этот пожилой мерсиец был таким великим актёром. Играл он крайне убедительно, но в критической ситуации у многих людей открываются новые таланты.

— Ставлю марку серебра, что есть, — буркнул Торбьерн.

— Так у тебя же столько нет! — хмыкнул Хальвдан.

— Будут, — уверенно произнёс Торбьерн. — Из будущей добычи.

Кетиль начал резать второе ухо, нарочито медленно, растягивая мучение. Мерсиец орал во всю глотку, пытаясь хотя бы криком облегчить свою участь. Другие пленные саксы глядели на него, не отрывая глаз и дрожа от ужаса, мысленно примеряя эти пытки на собственную шкуру.

Их было немного, большинство деревенских успело разбежаться, но шестерых удалось взять. Семерых, если считать того пожилого, но финал этого диалога с хёвдингом был мне понятен с самого начала, и я его не считал. А эти шестеро, два паренька и четыре девушки, должны будут отправиться с нами. Живой товар.

Будущие рабы тряслись от страха и бормотали молитвы, но даже не пытались убежать. Для меня это смотрелось несколько… Дико? Лично