– Прости, – произносит он, – я не хотел…

– Все хорошо.

Песня заканчивается, и посетители ресторана вяло аплодируют. Конрад откашливается:

– Без нее нам не слишком-то хорошо, да?

– Да, – соглашается она, – не слишком.

– И чем дальше, тем тяжелее.

Она кивает, удивляясь, как быстро на ее глаза наворачиваются слезы. Но он прав: теперь им приходится труднее.

– Но я рад, что ты поехала в это путешествие, – говорит он, и, сама того не желая, Грета смеется. Конрад наклоняет голову: – Что такое?

– А я только что подумала, что не стоило мне ехать.

– Ну, – пожимает он плечами, – я рад, что ты сделала это.

– Правда? – спрашивает она, внимательно глядя на него, но тут к столу возвращаются Фостеры и Блумы, смеющиеся, полные впечатлений о своих приключениях на танцполе, и официант приносит салаты, и небо за окном, темнея, приобретает другой оттенок, и теплоход плывет в ночи, и только потом Грета осознает, что он так и не ответил на ее вопрос.

Глава 5

После ужина Грета идет к себе в каюту и усаживается по-турецки на кровать, гитара лежит у нее на коленях. Остальные пошли попытать счастья в казино, но под конец такого дня ей не хочется иметь дело с шумными игровыми автоматами.

Зажав в губах медиатор, она наигрывает на старом деревянном «мартине». Грета редко путешествует с ним; он больше, чем компактные электрические гитары, с которыми она обычно выступает. Но эта гитара у нее уже целую вечность, и ей хорошо с ней, как с потрепанной книгой, зачитанной и любимой. Она купила ее, когда училась в колледже, накопив чаевые, полученные во время работы официанткой в местном «Олив гарден», и каждая корзиночка с сухариками приближала ее к цели. И хотя сейчас у нее есть буквально дюжины гитар – большей частью изящных, и элегантных, и сверкающих, и мощных, – Грета до сих пор часто играет на этой, и каждая взятая на ней нота отдается воспоминаниями.

Она берет одинокий аккорд, и звук у него яркий, как свет спички в небольшом пространстве хижины. Затем следуют еще аккорды, и она понимает, что играет начало «Астрономии». Грета резко поднимает руки, словно притронулась к чему-то горячему, и, как прилив, в каюту стремительно возвращается тишина.

Это пока скорее идея, а не полноценная песня. Она начала писать ее во время полета из Германии, все еще пребывая в шоке от известия об аневризме у мамы. Она пыталась заснуть, но не смогла. Попыталась напиться, но руки у нее отчаянно тряслись. Небо за иллюминатором было совершенно черным, и отсутствие звезд на нем казалось зловещим. Ее мутило.

Она закрыла глаза и подумала о сияющих в темноте звездах на потолке спальни у себя дома, о том, как ее мама показывала на них, прочитав ей на ночь какую-нибудь сказку. Воспоминание об этом вселило в нее некоторую надежду, и она достала блокнот и начала писать, стараясь каждой строчкой прогнать темноту, это было ее молитвой.

К тому времени как Атлантика оказалась позади, несколько страниц было исписано стихами и призраком мелодии. Это была песня о том, как наметить курс, выйти на дорогу, но, как и все песни, о чем-то гораздо более личном, чем о том, как она, маленькая, лежала с мамой в кровати, разговаривала с ней, и мечтала, и слушала сказки под сияющими в темноте звездами.

Песня была не закончена, но она казалась началом чего-то нового. Вот только Грета не знала, чего именно. Сейчас она играет более осознанно. Берет первые ноты «Пролога» – первого сингла к будущему альбому, песни, премьеру которой она намеревается устроить на Губернаторском балу в следующие выходные. Это совершенно другая мелодия – динамичная и зажигательная, и даже исполняемая на акустической гитаре она заполняет всю каюту.

Она знает, что эта песня – дорога домой, шанс на искупление и спасение. Но она звучит как нечто прожитое, что-то написанное в совсем другой жизни, когда ее мама была жива и Грета была полна уверенности в себе.

Стучат в стену слева от нее, и она перестает играть. Выжидает несколько секунд и снова касается струн, на этот раз стараясь, чтобы гитара звучала тихо. Но стук повторяется, и на этот раз он более настойчивый. Грета со вздохом кладет гитару рядом с собой на кровать, снимает с вешалки на двери флисовую куртку матери и выходит в коридор, внезапно ощущая нехватку свежего воздуха.

Снаружи царят сумерки, серые и туманные. Грета идет по прогулочной палубе, пока не находит тихое местечко. Она облокачивается на ограждение, ее глаза слезятся от ветра. Далеко внизу теплоход взбивает белую пену, и вздымаемые им волны теряются в тумане. Завтра они проведут на борту целый день и только на следующее утро доберутся до Джуно. Кажется, ждать этого придется ужасно долго.

– А я все время думаю о «Титанике», – доносится до нее чей-то голос, и она, оглядевшись, видит все того же владельца пишущей машинки. На нем непромокаемая куртка, зеленая, с капюшоном, его темные волосы растрепал ветер.

– О пароходе или о фильме?

– А это имеет какое-то значение? – с улыбкой спрашивает он. – Конец в любом случае был не из лучших.

Они оба какое-то время молчат, вглядываясь в глубокое небо. Грета уже готова оторваться от ограждения и направиться в каюту, когда он снова смотрит на нее.

– Все это странно, верно?

– Что именно?

– Не знаю. Быть здесь. На корабле. Ночью. Посреди воды. От этого становится одиноко.

– Правда? – спрашивает она и по какой-то непонятной причине вспоминает, как в двадцать с чем-то лет тяжело болела гриппом и мама прилетела на самолете, чтобы ухаживать за ней. Три дня Хелен варила суп на раздолбанной плите в крошечной квартирке Греты, и они сидели на диване в пижамах и смотрели фильмы, батарея шипела, и за окном шел снег. Как-то днем, думая, что Грета спит, Хелен позвонила Конраду, чтобы справиться, как у него дела, и в туманном, тяжелом состоянии между сном и явью Грета слышала, как она очень тихо разговаривала с ним:

– Знаю. В таких случаях я хочу, чтобы у нее тоже кто-то был.

До этого самого момента Грета никогда не чувствовала себя одинокой.

Она только что вернулась после семимесячного турне, в котором играла на разогреве у группы, вызывавшей у нее восхищение с ее шестнадцати лет, – ее давняя мечта обернулась реальностью. За время, проведенное в путешествии, она избавилась от всех своих обыденных привычек: от регулярных звонков родителям, переписки с друзьями и даже от романчика с