Я глупо захихикала.

— Н-нет, на б-брудершафт не буду, — понимала, что потом последует поцелуй.

— Да, ты не бойся, я просто чмокну тебя в щечку. В щечку же можно, Женя?

О-о-о, этот его взгляд… Я тонула в омуте глаз. Его синих-синих, как океан глаз…

«Эх, была, не была…»

— Ну-у, х-хорошо…

Он переплел наши руки, я хотела пригубить и поставить, но Саша, приподнимая донышко моего бокала, помог допить до конца. Я чуть не подавилась, мне совсем не понравился вкус сока. Но, закрыв глаза, впихнула в себя всю эту гадость. Ведь в конце ждала награда: мой первый поцелуй, хоть и в щечку.

Но вдруг резко закружилась голова, потом бросило в жар. Тепло разливалось по всему организму, предметы расплывались, я теряла связь с реальностью. Последней здравой мыслью было, что этот козел подмешал наркотик в сок, а дальше все, как в тумане.

Помню на себе Сашу, потом Вову, потом Андрея, а потом опять Сашу и дальше по кругу. Я не сопротивлялась, тело стало ватным, не моим, при этом ничего не чувствовала: ни боли, ни страха, ни стыда — ничего. В какой-то момент, мне, вообще, казалось, что душа отделилась и парила где-то в воздухе, наблюдая при этом, как надругаются над моим телом, а потом все — темнота, я отключилась.

Проснулась от жуткой головной боли, как будто всю ночь били по затылку, а еще, руки и ноги не слушались, ныло во всех возможных и невозможных местах. Попробовала открыть глаза. Яркий свет не позволил это сделать. Ощущение, как будто песка насыпали под веки. Подождав немного, повторила попытку. Стало немного лучше.

Проморгалась, обвела взглядом комнату. Я лежала на диване, рядом голое тело и еще два обнаженных мужика на полу. Резко села. Это движение отозвалось новым приступом боли, но сознание понемногу возвращалось. Как в замедленном кино, мелькали картинки: я возле дома Савельева, мы пьем с Сашей на брудершафт, а вот они по очереди надругаются надо мной.

«Нет-нет-нет!»

Я затрясла головой.

«Этого не могло быть. Такое не должно было произойти! Как же меня угораздило так вляпаться! Может, все это сон? И скоро я проснусь дома рядом с бабушкой и Алькой?»

Начала усиленно щипать себя: не помогало, я все еще находилась в этом злополучном доме. Свернулась калачиком и заскулила. Я заскулила, как собака, потом завыла, но никто даже не шелохнулся. Они находились в полном отрубе. Потом меня стало трясти, прямо лихорадить, я тихонько сползла на пол и, отыскав свою одежду, принялась суетливо натягивать ее на себя.

В голове беспорядочно крутились мысли.

«Что же делать? Идти в полицию? Конечно, я должна пойти в отделение, написать заявление, чтобы этих подонков, этих мразей, посадили надолго…»

Резко остановилась. До меня вдруг дошла горькая правда: их не посадят. Они все продумали и, не удивлюсь, если такое проделывали не в первый раз. У Александра отец был высокопоставленным чиновником со связями в определенных криминальных кругах. Если дело и дошло бы до суда, в чем я сомневалась, то там фигурировала бы моя версия против их трактовки событий. Причем, они втроем говорили бы одно и то же: что я сама пришла, приставала к Саше, употребив при этом принесенные с собой наркотики, затем предложила переспать, а потом клевету решила навести, чтобы очернить их доброе имя.

В итоге, в глазах всего города я осталась бы проституткой, а они положительными ребятами. Ведь немаловажную роль сыграла бы их репутация. Спортсмены, отличники, участники всевозможных олимпиад и соревнований, дети известных людей в городе, и никто даже в мыслях не мог предположить, чем они занимались в свободное время.

И наркотик при проверке нашли бы только в моей крови. Они-то наверняка перестраховались, и кроме алкоголя ничего не употребляли. У этих подонков имелись деньги и связи, а у меня что? Старенькая бабушка-сердечница и младшая сестра детсадовского возраста. Помимо изгоя в школе мне светило стать проституткой и наркоманкой, а такая участь совсем не прельщала.

Я села посреди комнаты, схватилась за волосы и машинально начала раскачиваться из стороны в сторону.

«Что же делать, что же делать?»

Подняла голову, напротив висели часы, они показывали четыре утра, надо было срочно убираться оттуда, пока никто не проснулся. Куда ехать, не знала, но понимала, что кроме дома больше все равно некуда. Бабушка еще, наверное, спала, поэтому сохранялась вероятность того, что не разбужу ее, если зайду тихо.

Как жить дальше, я не представляла, но, как Скарлетт О’Хара, решила, что подумаю об этом завтра, ведь самым главным было побыстрее покинуть это ненавистное место. Мое состояние очень быстро ухудшалось. К горлу подкатывала тошнота, а в голове, как будто стучало сразу несколько отбойных молотков.

Неожиданно, пришло осознание того, что с этими мразями мне еще дальше предстоит учиться в одном классе. От этой мысли меня вырвало. Стало легче в физическом плане, но не в душевном. Было противно от всего: чувствовала себя грязной, отбросом общества. А, самое главное, я понимала, что, если увижу Савельева на занятиях, то убью.

«Нет, мне нельзя в школу, это точно».

Слезы полились градом: начиналась истерика. На автомате, я вызвала такси, а потом опять все, как в тумане. Очнулась уже возле дома от слов водителя:

— Девушка, с вами точно все в порядке?

— Да, да. Со мной все нормально, — сказала дрожащим голосом.

Расплатилась с мужчиной и медленно побрела к подъезду, но зайти так и не смогла, села на лавку возле дома и разрыдалась. Я ревела в голос и не могла остановиться. Было все равно, что кто-то может проснуться и увидеть меня в таком виде. Я слабо соображала, находилась в прострации. Не знаю, сколько прошло времени, когда услышала, как издалека, свое имя:

— Женя, Женя Синицына, ты, что ли?

Я подняла заплаканные глаза. В окне первого этажа увидела учительницу английского языка. Она единственная поддерживала меня в школе. Только благодаря Юлии Викторовне я участвовала в олимпиадах. Она бесплатно со мной занималась репетиторством, очень хвалила, радовалась успехам, говорила, что далеко пойду, что у меня