Именно в середине левой стороны селения располагался настоящий центр города-деревни с мечетью, с которой пять раз в день мулла призывал правоверных на молитву.

По правой стороне тоже тянулись дувалы, заборы, сделанные из глины с соломой или булыжников, которые афганцы возвели вокруг своих домов и дворов, но в ту сторону шли всего две улицы.

Машины проехали весь кишлак и притормозили возле небольшой крепости Царандоя, по-нашему отделения Министерства внутренних дел ДРА, в которой жил местный секретарь партийной организации Хальк (Народ), а по совместительству и глава поселения. С первого БТРа спрыгнул коренастый военный с автоматом в руках:

— Тарджуман, пойдем поговорим с властью!

«Тарджуман»- это я, переводчик с афганского языка пушту.

Спрыгнув с брони, я подошел к капитану Горошко, и мы зашли на территорию крепости. На входе в ворота нас встречал товарищ Хафизулла, секретарь местной партийной ячейки, седой афганец среднего роста с роскошной бородой и тёмно-карими глазами, утопленными в его лице.

- Что случилось, кумандан сайб (господин командир)? — взволнованный услышанной стрельбой, Хафизулла выскочил на встречу с автоматом в руках. Он проучился в Москве три года и не плохо говорил на русском языке.

- Душманы, — Горошко снял спецназовскую кепку и вытер бегущий по лицу пот, — Возле моста засаду устроили. Ты чего же нас, сучара, не предупредил, а⁉

- Я ничего не знаю, кумандан сайб! Это, наверное, чужие пришли, наших сейчас здесь нет!

- Ваших?- оскалился офицер.

— Нет, нет, не наших! Я говорю про местных муджахедов!- испугался афганец.

— Повезло тебе. Ранено у нас пятеро. Были бы убитые, я бы твой сраный кишлак в блин раскатал! Узнаешь, кто нападал — сообщишь, понял?

— Да, кумандан сайб, понял, понял я, — трясся от страха Хафизулла.

А мне было смешно, но я старался этого не показывать, иначе весь наш спектакль мог провалиться.

Жалко, одну из отрядных собак пришлось убить, а что сделаешь? Где взять столько крови, чтобы пропитать ею бинты для «раненных»?..

Весь этот маскарад был придуман нашими офицерами для того, чтобы отвлечь внимание духов и выбросить за кишлаком разведгруппу старшего лейтенанта Болотникова.

Разведгруппа под шум устроенного боя высадилась с бронетранспортеров и ушла мандехами…

Отправив «раненных» в отряд, Горошко отдал приказ расположиться в крепости и, чтобы это не показалось местным подозрительным, объяснил Хафизулле, что нам нужно наладить взаимодействие с «зелёными» военнослужащими афганских правительственных войск.

«Зелёные» недавно пришли в кишлак и расположились в ещё одной крепости, которая находилась с другой стороны поселения и до недавнего времени стоявшей безлюдной, так как её владелец, местный саиб (богач), заподозренный в связях с душманами, сбежал со всем семейством в горы.

Пообщавшись с Хафизуллой, а затем с сотрудниками местной службы безопасности ХАД, мы с Горошко, посадив ещё пять бойцов на броню, поехали налаживать контакты с правительственной армией.

Батальон афганцев, обосновавшийся в крепости, входил в седьмую пехотную дивизию со штабом в кишлаке Мукур, которая, в свою очередь, относилась к второму армейскому корпусу с управлением в Кандагаре.

Командир батальона, улыбчивый джагран (майор) Бехруз Хотак, оказался высоким мужчиной с чёрными будённовскими усами и гладко выбритым подбородком. Он был родом из этих мест и относился к пуштунскому племени Хотак (Хаттак), известному тем, что именно их племя в семнадцатом веке объединило пуштунов для борьбы с империей Великих Моголов.

Своё военное образование Бехруз получил в Москве и неплохо говорил на русском языке, поэтому моя роль как тарджумана сводилась к переводу тостов, провозглашаемых его заместителями в честь советско-афганской дружбы, когда мы сели за стол, накрытый хлебосольными хозяевами. Кроме традиционных афганских блюд: кофта мелу блюдо, состоящее из фрикаделек и белого риса; борани банджан из кусочков жареных баклажанов, тушенных в ароматном томатном соусе и поданных с густым йогуртом, сильно приправленным чесноком и мятой; наан, лепешек, приготовленных в основном из пшеничной муки и воды; чопан кебаб, шашлык из мяса ягненка, обжаренного на традиционной афганской жаровне на углях; болани, обжаренных на сковороде лепешек с начинкой из картофельного пюре и различных ингредиентов, на столе стояла советская водка и даже коньяк.

После нескольких рюмок, когда уже хорошо познакомились и перешли на ты, не сдержавшись, Горошко усмехнулся и спросил:

— Бехруз, а как же аллах и запрет на алкоголь?

— Понимаешь, дорогой Слава, Аллах высоко на небе, а мы под крышей, — рассмеявшись, пошутил Бехруз.

Налаживание боевого взаимодействия прошло в очень дружественной атмосфере, и только глубоко ночью гости поднялись из-за стола.

Командир афганцев предлагал остаться заночевать у них в крепости, но Горошко неожиданно заупрямился, видимо, алкоголь серьёзно ударил ему по мозгам, и не стал вызывать боевую машину, приказав следовать в расположение остальной группы пешком. Для этого нам предстояло пройти ночью через весь Шахджой, который вытянулся вдоль дороги из бетонных плит почти на два километра.

— Юра, — обратился ко мне по имени Горошко, что говорило о его хорошем настроении, — идёшь справа от меня, пасёшь всю правую сторону.

— Витя, — это уже к сержанту Селиванову, крепкому парню среднего роста, родом из Рязани, — Бери Кочергу и Ахметова. Идёшь в голове, дистанция пятнадцать метров, мы с тарджуманом в центре.

— Саидов!

— Я товарищ капитан! — невысокий, но плотный, широкоплечий чернявый солдат с РПК в руках шагнул к Горошко.

— На тебе с Кочетовым тыловой дозор, идёте в десяти метрах сзади нас, если что, падайте на землю и огонь по своему усмотрению.

Сняв оружие с предохранителей, мы не торопясь двинули к нашей крепости.

Ночной кишлак жил своей жизнью. Тёмные стены дувалов лишь в некоторых местах вплотную подступали к дороге, а в основном шли метрах в пяти-семи от неё. И хотя разведчики шли, не издавая каких-либо звуков, собаки во дворах начинали лаять, загодя передавая эстафету друг другу.

По мере удаления от крепости «зелёных» спиртное из моей головы выветривалось, зато адреналин пошёл в кровь, отчего каждый посторонний шорох вызывал естественную реакцию, и моя голова разворачивалась в его сторону. На секунду отрешившись, я снял установленные мною же шоры, приглушающие шумы окружающего меня мира. Сначала обрушившийся шквал всевозможных ночных звуков человеческого жилья оглушил меня. Какие-то хлопки, шуршание, стуки, шипение, отдалённый вой шакалов и даже свист закипающего чайника постепенно упорядочились и отражались в моём сознании как естественные и не несущие угрозы. Может, именно поэтому, когда я услышал щелчок взводимого затвора в тёмном проходе между дувалами, то мгновенно среагировал, нажав на спусковой крючок своего автомата.

— Ту-ду-ду-ду-ду. Ту-ду-ду. —