иногда уборщицей, а потом пулей лечу в детский сад за ребенком, поэтому покидаю университет сразу после окончания занятий, а по ночам предпочитаю спать, в отличии от своих одногруппников.

Меня это не расстраивает, у меня все отлично. И у меня не было терзаний по поводу выбора профессии. В семь лет я знала, что буду работать «зубным врачом», как папа, то есть как человек, на работе у которого я болталась все свободное время после школы, а теперь у меня почти что есть диплом. Осталось поднажать совсем немного.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Толкаю вперед пластиковую дверь и выхожу в коридор второго этажа, где, привалившись задницей к подоконнику напротив моей аудитории, стоит Родион Власов.

Власов уже два года как окончил университет, но я не спрашиваю, каким образом он каждый раз проходит через КПП, ведь перед сыном проректора здесь, в принципе, все двери открыты.

Неожиданностью для меня является не то, как он здесь оказался.

Плевать!

Он проснулся так рано, да еще в выходной день, чтобы почтить своим вниманием меня — человека, на которого вчера вечером ему было совершенно плевать!

Сложив руки на груди, он кривовато ухмыляется, произнося:

— Опаздываешь…

Глава 6

На Власове брендовое пальто, под ним — тонкая бежевая водолазка, которую видно между распахнутых пол черного кашемира. Сезонные виды обуви Власов принципиально не признает, независимо от времени года носит исключительно фирменные кроссовки, меняя их как перчатки. Сегодня у него кипенно-белые «найки», и они кричат о том, что передвигается по городу этот человек, не прыгая по сугробам на своих двоих.

Он передвигается на «Порше». Уверена, тачка припаркована прямо у входа в учебный корпус. Я бы заметила, но так сильно боялась переломать себе ноги, что не глазела по сторонам.

Если бы у Родиона была возможность, он заехал бы на своем «мажорском перце» прямо в вестибюль.

Ненавижу пижонство, по крайней мере, в исполнении Власова. Но семь лет назад я была восемнадцатилетней отчаявшейся дурой, так что закрыла на это глаза.

Останавливаюсь в паре метров и смотрю ему в лицо. Оно не бывает помятым даже после ночи кутежа по городским клубам. У Власова отличные гены, и он отлично следит за собой: всегда гладко выбрит, волосы в идеальном порядке-беспорядке, словно он только что вышел из салона мужской красоты. Мне не понаслышке известно, как он умеет пускать пыль в глаза. Производить впечатление — его особый талант, которым он и семь лет назад превосходно владел.

Он осматривает меня с головы до ног, и через секунду на его щеках появляются две параллельные ямочки, которые делают лицо привлекательнее и обманчиво мягче.

Он самоуверенно улыбается, но меня этот трюк давно не цепляет.

— Чего тебе надо? — спрашиваю быстро.

— Доброе утро, любимая, — бросает с издевкой.

Именно этот тон впрыскивает в мою кровь адреналиновую смесь из гнева и раздражения. Подобных эмоций в его адрес у меня за семь лет скопилась целая вагонетка, как и претензий!

— У меня нет времени с тобой разговаривать, — цежу сквозь зубы, — занятие началось, — киваю на дверь аудитории.

Желания вести с ним беседы тоже нет, но он и так об этом знает. Отсутствие желания даже преобладает над отсутствием времени, но, если он здесь, значит, ему что-то нужно.

— Ты все равно уже опоздала. Расслабься, — дает он свою вседозволенную характеристику ситуации.

Примерно так он когда-то решал любые проблемы в учебе и не только: «расслабься», «не парься», «забей». Жонглировал словами, как теннисными мячиками, разруливая ситуацию, но не решая проблему.

— Чего тебе? — тяжело вздохнув, повторяю свой вопрос.

Родион резким движением оборачивается и подхватывает с подоконника букет красных роз, который за его спиной до этого момента я не видела.

— Приехал извиниться. Каюсь, виноват, — примирительно улыбается он, сунув букет мне в руки.

В нос ударяет аромат роскошных цветов и запах дорогого мужского парфюма: ведь Власов любит все самое лучшее.

В общении с ним у меня скачущий список эмоций в интервале от безразличия до бурлящего раздражения. Сейчас, когда я не выспалась, опоздала на занятие и мне светит перспектива выслушивать его исповедь, я взрываюсь петардой, возвращая ему букет:

— Оставь их себе, и свои извинения тоже. Прибереги их для Маруси, которую ты… — Тычу в его грудь пальцем. — Подвел.

Вчера она спросила, где папа, примерно десять раз, и будь у меня в рюкзаке осиновый кол, с удовольствием воткнула бы его Родиону между ребер.

Полосую его взглядом и купаю в раскаленной лаве своего гнева так, чтобы он захлебнулся от чувства вины, но он снова делает это: усмехается чертовыми «ямочками», словно мое бешенство его заводит.

— С Марусей я разберусь. — Он лениво очерчивает круг по моему лицу. — У меня полный багажник игрушек, — самодовольно оповещает. — Половина детского отдела, ее подружки обзавидуются, — имитирует детский голос сладко-приторными интонациями.

Поднеся к голове руку, массирую виски.

Клоун!

Немыслимо, невероятно, и в то же время знакомо: откупаться подарками за очередной косяк — его топорный способ приносить Марусе извинения, настолько будничный, что по нашей с дочерью квартире скоро невозможно будет передвигаться.

— Лучше бы ты купил себе мозги. — Мой голос становится громче и эхом разлетается по пустому вестибюлю второго этажа. — И подумал о том, что быть отцом — это не значит быть записанным в Свидетельстве о рождении. Это ответственность! — выплевываю эти слова, надеясь, что они когда-нибудь до него дойдут, я говорила ему эти слова миллион раз. — Ты же хирург, Власов! Ты должен быть знаком с этим словом!

Черт возьми, я понятия не имею, как он работает, но, как ни странно, он хорош в том, чтобы хладнокровно «резать» и успешно оперировать! Это наследственность. Талант, которым он пользуется еще с университетской скамьи.

Власов два года назад окончил ординатуру и сейчас работает практикующим хирургом в медицинском центре своей матери. Я не интересуюсь его работой и успехами, мне достаточно знать, что он в жизни прилагает ровно столько усилий, чтобы они принесли сопоставимый результат, иначе он хромого скинет с операционного стола, но не пошевелит даже пальцем.

Меня слегка потряхивает, когда я вижу, как темнеют его серо-голубые глаза, а плечи напрягаются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мои нотации — это всегда конфликт между нами, и я отлично знаю, чего ожидать.

Я успеваю сделать глубокий вдох, прежде чем Власов повышает голос, будто ему сдавило мошонку:

— Я, блядь, был занят на работе!

Криво усмехнувшись, произношу:

— Я видела твой сторис.

— Все-таки следишь за мной, да? — самодовольно произносит он.

— Я долбаную тысячу раз тебе звонила. Я тебя искала, чтобы