за запястье подвешивали к шкиву, оставляя ноги болтаться, в то время как мучители затягивали веревки, усиливая боль. Единственная вина Сан-Мартина, насколько мы знаем, состояла в том, что он осмелился не согласиться с Магелланом, заявив, что экспедиция не зашла еще так далеко, как рассчитывал капитан-генерал. Он уцелел – либо выдержал пытки, о чем говорилось ранее, либо был освобожден еще до того, как ему начали выкручивать конечности, – и вновь приступил к своим обязанностям. Но возражать Магеллану вторично требовало немалого мужества.

Возможно, из-за этого от составленной Сан-Мартином записки веет приспособленчеством, но ее смысл совершенно ясен: миссия окончена, и экспедиция должна вернуться домой. В начале записки основную часть занимают дипломатические выражения. Сан-Мартин уверял, что, безотносительно поисков наилучшего маршрута через пролив, существует реальная перспектива со временем добраться до Молуккских островов. Пока стояла хорошая погода – «поскольку сейчас середина лета», – не было никаких причин возвращаться: «Кажется, что Ваша Милость должны действовать в это время». Однако в середине января «пусть Ваша Милость найдет причины для возвращения в Испанию, потому что с этого времени дни начинают резко сокращаться, а бури будут более утомительными, чем сейчас». Затем автор напоминал Магеллану о краткости дней прошлой зимы, проведенной в далеких южных широтах. Он сбрасывал со счетов возможность перехода к объявленному их командиром ранее плану поиска лучшего прохода на юге или повороту на восток к мысу Доброй Надежды, «поскольку в любом случае будет уже зима, как Вашей Милости прекрасно известно, а наши моряки ослаблены и лишены силы, и, хотя сейчас у нас есть провизия, чтобы подкрепляться, ее недостаточно, и ее качество не столь высоко, чтобы вернуть силы для дальнейших значительных тягот, которые непременно скажутся на телах и душах наших людей. Кроме того, я думаю, что больным понадобится много времени на выздоровление. И хотя Ваша Милость, благодарение Богу, имеет хорошие, отлично оснащенные корабли, часть оснастки на них уже отсутствует, особенно на моем корабле «Виктория»; также я повторяю, что команда истощена и устала, а провизии недостаточно для путешествия на Молуккские острова, а потому следует вернуться в Испанию»[582].

Он предупреждал о том, что корабли могут получить повреждения при лавировании у неизвестных берегов, особенно если Магеллан не откажется от ночного плавания. «Я говорю то, что думаю, и считаю, что тем исполняю свои обязанности перед Богом и Вашей Милостью, сообщая то, что кажется мне наилучшим для блага Его Величества и экспедиции». Заключал свой документ Сан-Мартин традиционной оговоркой: «Ваша Милость может делать все, что посчитает подходящим». Однако общий тон документа не оставляет сомнений в позиции автора.

Но флотилия продолжала плыть вперед, невзирая на лучшие из доступных профессиональных мнений, не обращая внимания на неудачи и риски, обрекая себя на катастрофу.

Понять, что произошло, помогают два фактора: прежде всего, можно принять во внимание обычное поведение Магеллана, всегда при неудачах он продолжал непреклонно гнуть свою линию, как патологический игрок, который постоянно проигрывает. Во всех сферах жизни рыцарские и романтические представления побуждали его к донкихотству и преследованию нереалистичных, порой даже фантастических целей. Когда счастье переставало ему улыбаться, паранойя усиливалась. Вернуться, не выполнив договора с короной, подвергнуть себя укорам со стороны врагов – все это казалось немыслимым с точки зрения его целей. Если же говорить, почему большинство подчиненных продолжало его поддерживать, то субординация, дисциплина и привычка к повиновению дополнялись харизмой Магеллана и силой его характера. Корабли были машинами для плавания, а моряки – их пружинами и шестеренками, у которых степеней свободы было не больше, чем требовал сложный скрипящий механизм. Как и в любых машинах, трение может привести к поломке. Во флотилии Магеллана некоторые части системы уже отказали; но в результате мятежа, как мы вскоре увидим, откололись лишь немногие моряки и один из кораблей.

Можно также представить себе, ограничивая воображение сохранившимися источниками, чрезвычайные обстоятельства, которыми сопровождалась экспедиция. Моряки маленьких потрепанных кораблей в каком-то смысле составляли собственный мир, где проделанное ими огромное расстояние и незнакомая природа мест, куда они попали, размывали стандарты реальности. Они проникли на юг дальше, чем любой известный им мореплаватель. Даже Веспуччи, известный склонностью к преувеличениям, не утверждал, что продвинулся дальше 50 ° южной широты. В поисках пролива Магеллан со спутниками забрался больше чем на 3 ° южнее. По дороге они встретили великанов, словно бы в подтверждение древних мифов о чудовищах, живущих на краю мира. Они испытали беспримерный холод, с которым большинство из них прежде не сталкивались. Уцелевшие участники экспедиции пережили мятежи, бури, кораблекрушения и угрозу голода.

Реальные факты их жизни уже превосходили любую литературную выдумку. Они не могли надеяться на какую-либо помощь, находясь буквально в тысячах миль от ближайших дружественных поселений. Ближе всего к ним из европейцев находились враждебные португальцы и французские лесорубы, которые только и занимались тем, что валили лес на восточном побережье Бразилии.

Междоусобная ненависть, противоположные мнения, этническая вражда и взаимные подозрения разделяли Магеллана и многих его спутников – но все они жили одной и той же поразительной корабельной жизнью: под парусом в море, в утлых суденышках, их одежда гнила, канаты истончались, вода портилась, а еды становилось все меньше. В таких условиях выживание зависело от сотрудничества. Чувство товарищества, которое позволяло меньше обращать внимание на неблагоприятные обстоятельства, усиливалось обширностью моря, опасностями на берегу и враждебностью стихий. На всех кораблях люди были уже на пределе. Экипаж каждого из них все еще мог действовать по собственному усмотрению, как и произошло при выходе из пролива, когда «Сан-Антонио» разорвал построение и дезертировал. Но парадокс неблагоприятных обстоятельств в том, что они часто усиливают решительность, как боль способствует выработке адреналина.

О состоянии самого Магеллана можно отчасти судить по документу, в котором он требовал от офицеров высказать свои мнения по вопросу продолжения миссии[583]. Это психологически обезоруживающий текст, по любым стандартам от него веет беспокойством. Нет никаких причин сомневаться в его подлинности. Андрес де Сан-Мартин сохранил свой экземпляр во время всего перехода через Тихий океан, после чего документ попал в руки взявших его в плен португальцев, а затем в лиссабонский архив, где примерно через 20 лет его скопировал официальный хронист Жуан де Барруш, как правило достойный доверия. В 1755 году оригинал погиб при землетрясении. «Я чувствую, – признается Магеллан офицерам, – что все вы считаете ошибкой мое желание продолжать путь, потому что вы думаете, что мы не успеем закончить путешествие, которое начали». За этим следует либо прямая ложь, либо пример поразительного самообмана: «Я такой человек, который никогда не сбрасывал со счетов любые мнения и