советы; обо всех своих действиях я сообщал всем подчиненным, не оскорбляя никого». Он признает, что угроза повторения предыдущих инцидентов – смертных приговоров мятежникам в бухте Сан-Хулиан – мешает честному высказыванию противоположных мнений. Затем, впрочем, продолжает угрожать: «Вы плохо служите императору, нашему королю и господину, и нарушаете клятву верности и подчинения, которую дали мне. Поэтому я приказываю вам во имя нашего господина, а со своей стороны требую и рекомендую, чтобы все, что вы считаете наилучшим для нашего путешествия, – продолжать двигаться дальше или возвращаться, – вы поверили мне письменно, каждый отдельно, указав основания и причины, по которым нам следует двигаться дальше или возвращаться, не скрывая ничего по любым причинам, которые могли бы воспрепятствовать вам объявить правду. Ознакомившись с таковыми причинами и мнениями, я объявлю собственное мнение и готовность прийти к заключению относительно того, что мы должны делать».

Язык послания сочетает лесть и угрозы с параноидальными заблуждениями и настолько полным отсутствием самосознания, что его можно считать непритворным. Внутренняя противоречивость документа даже пугает. Резкость, с которой автор с самого начала сообщает, что уже принял решение, вступает в контраст с уверениями в конце письма, где он утверждает, будто готов выслушать советы остальных. Современный читатель не знает, за что бояться больше: за состояние разума капитан-генерала или за жизни тех, кто осмелится ему перечить. Для Магеллана пролив Всех Святых был предметом его надежд, подпитывавших огромные амбиции. Но он не был, как сейчас говорят, «приятным местечком».

Роковые события времени выхода из пролива можно уверенно восстановить примерно в том виде, в котором они разворачивались, хотя и без особой хронологической точности. Все историки, предпринимавшие такие попытки, получали на выходе собственную версию, склоняясь в сторону то одного, то другого из взаимно исключающих источников. Показания свидетелей с обеих сторон разнонаправленны, как корабли, рассеянные бурей. Показания мятежников, полученные на официальном судебном расследовании после их возвращения в Испанию, сжаты и уклончивы. Антонио Пигафетта, как всегда, озабочен оправданием Магеллана и в ключевые моменты отделывается разочаровывающим молчанием. Штурманы, по обыкновению, сосредоточены на фиксации изменений курса, не проявляя склонности к описанию отношений между людьми. Однако один источник нужно считать и откровенным, и проницательным: это показания моряков с «Тринидада», данные португальским властям в Тернате, почти через два года после выхода из пролива. Главный расследователь, местный португальский командир Антониу де Бриту, не собирался мягко обращаться с незаконно вторгшимися в португальские воды испанцами, но и у тех не было причин скрывать правду или отказываться сотрудничать, навлекая на себя пытки. Их рассказ вполне правдоподобен. Поскольку версия Пигафетты, судя по всему, была отредактирована уже после возвращения, показания участников «Тринидада» являются также и первым сохранившимся свидетельством непосредственных участников.

Бриту резюмировал все показания в письме своему королю[584]. Около 20 октября 1520 года корабли Магеллана попали «в пролив, еще не зная, что это такое». По словам других участников экспедиции, как мы уже знаем, это произошло 21 октября, в день святой Урсулы и ее немыслимого числа спутниц-девственниц. Этим расхождением можно пренебречь, поскольку стандартного способа определить, когда именно начинаются и заканчиваются сутки, не было. Сначала, по словам моряков, они думали, что оказались в большом заливе, из которого нельзя выбраться на запад, но события опровергли это мнение.

Тем временем, продолжали моряки, Магеллан попытался выяснить перспективы данного водного пути, отправив разведывательный отряд под командованием португальского штурмана Жуана Лопеша Карвалью исследовать залив с вершины горы. Карвалью пути на запад не нашел, но когда в ходе одной из следующих попыток «Сан-Антонио» и «Консепсьон» прошли 30 (согласно другим свидетельствам – 50) лиг вперед (то есть примерно до середины пролива), то «они вернулись сказать Магеллану, что водный путь продолжается дальше, но они не знают, как далеко он ведет. Учитывая это, он отправился дальше со всеми тремя кораблями и дошел до того места, куда они уже добирались», приказав по дороге «Сан-Антонио», «капитаном которого был его родственник Алвару де Мескита, а штурманом Эстеван Гомеш, двигаться далее на юг, чтобы узнать, что лежит за расширением пролива».

Карта 4. Магелланов пролив: названия, приведенные в тексте

В изложении тех же событий Пигафеттой преобладают эмоции, а не факты. Он подчеркивал драматизм ситуации, описывая три дня яростных штормов, которые порвали якорные цепи и заставили флагманский корабль искать защиты у входа в залив, «отдавшись на милость волн и ветра». «Сан-Антонио» и «Консепсьон» в то же время оказались заперты в следующей бухте. Отправившись на запад вдоль сурового и бесконечного на вид берега и считая себя уже оторванными от других судов, они увидели небольшой проход, который казался не протоком, а какой-то очередной бухтой. В отчаянии они стремглав ринулись туда и таким образом случайно открыли пролив, пройдя еще через два протока. «С радостным чувством поспешили они известить об этом капитан-генерала» (Molto alegri subito voltorno indrieto per dirlo al capitano generale)[585]. Описание последовательностей протоков и бухт, сделанное Пигафеттой, вызывает изумление, особенно если считать истинной информацию об их сравнительных размерах, но из дальнейшего изложения ясно, что под «третьей бухтой» подразумевается место резкого расширения пролива за мысом Сан-Исидро при формировании треугольного водного пространства перед мысом Фроуард. «Именно оттуда», по словам уцелевших членов команды «Тринидада», «они и попали» в Тихий океан.

Убежденность в том, что к западу есть выход, укрепилась 1 ноября: потом-то, как мы знаем, пролив и получил первоначально имя в честь отмечавшегося тогда Дня всех святых. Пигафетта утверждал, что проверка заняла долгое время, которое «Виктория» и «Тринидад» находились на якорной стоянке в окрестностях мыса Фроуард: «В таком состоянии мы и увидели эти два корабля, подходившие к нам на всех парусах с развевающимися по ветру флагами. Подойдя к нам ближе в таком виде, они тут же стали стрелять из орудий и шумно приветствовали нас. Тогда все мы возблагодарили Бога и Деву Марию и направились на дальнейшие поиски»[586].

Крайне маловероятно, чтобы подобная рекогносцировка смогла завершиться настолько быстро. Возможно, оптимизм вызвало само расположение пролива, который неуклонно расширяется от этого места к западу. В 1523 году корона одобрила выплату 4500 мараведи уцелевшим участникам экспедиции «в награду за то, что они обнаружили с берега выход из пролива»[587]. Счастливчиками оказались Окасио де Алонсо, бывший членом экипажа «Сантьяго» до того, как этот корабль потерпел крушение, и Эрнандо де Бустаманте, служивший на «Консепсьон», по некоторым источникам, цирюльником и хирургом. Очевидно, они действительно совершили на берегу что-то выдающееся, только мы не знаем ни что, ни где, ни когда. Искушению связать их