плавание «Сан-Антонио» на юг дошло до 54,5 ° южной широты. Что произошло в следующие несколько дней – непонятно. Повествование возобновляется только с момента неосуществленного рандеву с «Консепсьон», после которого, как предположили свидетели, этот корабль вернулся к Магеллану. Они утверждали, что искали свои корабли на протяжении четырех или пяти дней, «а когда не нашли их, то все вместе решили повернуть на восток, на что указанный Алвару де ла [sic] Мескита возразил, дело кончилось дракой, во время которой указанный Алвару де ла Мескита ударил пилота Эстебана Гомеса [или Эстевана Гомеша в португальском варианте имени] и сам получил ножевую рану в левую руку, а затем этого Мескиту схватили». Обмен ударами между капитаном и штурманом вызывает вопрос, который часто возникает на детской площадке: кто первый начал? Очевидно, что приведенная дата ссоры – 8 октября – явная ошибка, поскольку противоречит всем остальным данным, но нельзя считать невозможным 8 ноября – дату уже после наречения залива именем Всех Святых. «И потом они вернулись прямо сюда»[597], – заключает севильский следователь.

После всего, что выпало на долю экспедиции, нет ничего удивительного, что мятежники решили воспользоваться шансом на побег. Этот ход был рискованным, но разумным. Первыми попав в Испанию, они могли объявить себя первооткрывателями пролива, не страдая от тягот продолжения путешествия. Гомеш мог представить собственный план поиска северо-западного пути на Восток (хотя у нас нет доказательств, что он когда-либо его сформулировал), подкрепив его свидетельствами явной неудачи путешествия Магеллана. Мятежники могли спастись от наказания, оговорив Магеллана в его отсутствие – если, конечно, он вообще вернулся бы домой: Гомеш знал о дурном состоянии кораблей и недостаточности провизии. Он подозревал, что «Великий залив» слишком широк для того, чтобы его пересечь, – по меньшей мере в положении Магеллана. Изложение следователем ожиданий мятежников отражает взгляды Гомеша: «По мнению и рассуждению людей, что прибыли сюда, указанный Магеллан никогда не вернется в Испанию, поскольку маршрут, по которому он шел, они считают бесполезным и невыгодным и поскольку он не собирается повернуть к мысу Доброй Надежды и следовать через остров Сан-Лоренсо [то есть идти португальским маршрутом через Мадагаскар и Индийский океан], ибо он говорил им несколько раз до их отхода, что будет придерживаться намеченного курса; он заявлял, что скорее затопит суда, чем изменит курс на западный».

Яркое высказывание Магеллана не находит подтверждения в других источниках. Пигафетта выразился аккуратнее: Магеллан только поклялся продолжать путешествие до 75 ° южной широты, на которой «в летнее время ночи нет»[598]. Впрочем, свидетельство беглецов, как обычно, кажется неправдоподобным. Мы уже знаем, что Магеллан уклончиво отвечал на вопросы о том, собирается ли он повернуть к Индийскому океану в том случае, если пролива не окажется. Такой поступок являлся бы нарушением королевского приказа: флотилии было отдельно приказано ни в коем случае не заходить в зону мореплавания, выделенную по договору Португалии.

Действительно ли к этим приказам нужно было относиться серьезно, или же они были включены в инструкции для испанской экспедиции только для того, чтобы защитить короля от возможных обвинений в нарушении договора, – другой вопрос. Не все моряки – собственно говоря, большинство подданных испанской монархии после того, как они оказывались вне зоны действия испанского правосудия, – воспринимали королевские приказы буквально. В поговорку вошел ответ: «Я подчиняюсь приказам, но не выполняю их». Разумеется, обычно его давали лишь про себя, но в целом все понимали, что именно так и обстоит дело. В испанской традиции не ставился под сомнение юридический принцип, согласно которому можно было не следовать несправедливым или незаконным приказам[599]. То же самое негласно распространялось на приказы невыполнимые или неоправданные. На кораблях традиционные запреты, например, на богохульство и азартные игры полностью игнорировались. Вопросы, от которых зависели дела войны и мира, должно быть, заслуживали более серьезного подхода, но многим морякам мыс Доброй Надежды казался верным путем к быстрому обогащению – надо было только увернуться от португальских патрулей. Важнее было не попасть в плен, чем соблюсти приказы. Поэтому если Магеллан отказывался от легкого пути, то он, по мысли мятежников, просто опасался попасть в руки преданных им соотечественников или же, что еще хуже, был в тайном сговоре с португальцами. Отчет следователя по делу мятежников продолжался горькой шуткой, которая кажется правдой, – игрой слов на тему безнадежности мыса Доброй Надежды: «По их мнению, он был виновен в двурушничестве. Они не считали, что путь с ним был полон добрых надежд, и здесь, по их словам, у них больше надежд с точки зрения четырнадцатимесячной задержки у южных берегов, не говоря уже о приведших команду в ужас злодеяниях, злоупотреблениях и финансовых махинациях в отношении чиновников и капитанов Его Величества, которые плыли с Магелланом»[600].

Таким образом, мятежники обвиняли Магеллана в финансовой нечестности, профессиональной некомпетентности и склонности к предательству. В других частях документа можно найти другие подробности их версии причин предположительных проступков Магеллана. Поводом для раздоров между Магелланом и некоторыми его офицерами, по их утверждению, был его отказ от выполнения королевских приказов. Картахену Магеллан особенно возненавидел и отказывался совещаться с ним как с равноправным командующим флотилией, назначенным на эту должность самим императором. Обвинители припомнили и придумали яркий диалог, в котором Картахена требовал от Магеллана объяснить, почему тот уклонился от предписанного курса. Как мы уже видели, Магеллан, возможно, стремился уклониться от встречи с португальскими преследователями; или, что более вероятно, почему-то считал более южный курс более быстрым; или же до последнего не исключал и возможность пойти через мыс Доброй Надежды. Однако в версии мятежников его ответ Картахене исполнен весьма характерной для него самоуверенности. «Я знаю, что делаю, – такие слова они вложили ему в уста. – Следуйте за мной. Я не собираюсь отчитываться перед вами по поводу моих действий»[601]. Попытка Картахены захватить власть в экспедиции и убить командира не была упомянута: по версии мятежников, Магеллан первым перешел к насилию, положив руку на грудь соперника и заявив: «Считайте себя арестованным».

За этим документом последовал еще один отчет о допросе, проведенном 18 октября 1522 года: тогда свидетельские показания были взяты у капитана, штурмана и команды единственного добравшегося до дома судна – «Виктории». Вопросы, поставленные перед выжившими участниками экспедиции, очевидно, продиктованы дальнейшими доносами мятежников на их бывшего командира. Зачем он приказал арестовать Луиса де Мендосу, а когда эта попытка провалилась, приказал его убить? Обещал ли он какую-либо награду убийце? Зачем он высадил на берег Хуана де Картахену и священника, которые умерли вместе, и приговорил к смерти Кесаду, Мендосу и других жертв? Действительно ли он благоволил португальцам