Или, наоборот, встречался с Курбатовым, Мейснером, бывал на спектаклях в театре, но о Журайском наслышан только из газет. Вот такой сумасшедший дом получается!

— Но все же будем продолжать искать! Отрицательный результат в нашем деле тоже результат!

Тартищев вновь подвинул к себе бумаги. Посмотрел на своих агентов коронным взглядом исподлобья, но на этот раз он был скорее усталым, чем грозным. И неожиданно попросил:

— Алексей, вели вестовому самовар поставить!

У меня бублики свежие завелись. Чайку попьем, а потом уж дальше разговор поведем…

Но только ни Федору Михайловичу, ни его сыщикам не удалось в этот вечер ни чаю попить, ни бубликов отведать. Через десять минут после этих слов Тартищева на пороге его кабинета возник агент Черненко с пере вязанной рукой и сообщил, что во время установки декораций к спектаклю неожиданно обрушилась фанерная «стена» замка. Черненко успел оттолкнуть Буранову в сторону, но при падении актриса сломала ногу, сам он — руку, директору Зараеву, которому вздумалось оказаться в этот момент на сцене, ушибло спину и, кажется, повредило позвоночник. Все остальные, кто в это время был рядом с пострадавшими, отделались сильным испугом и ушибами разной степени тяжести. Но переполоху эта авария наделала изрядного. Репетиция вмиг прекратилась, актеры почти в панике разъехались по домам. Турумин в шоке, ругается, как извозчик. Антрепренер пьет стаканами коньяк и валериану. Зараева увезли в больницу и поместили в той же палате, в которой недавно лежал его сын…

— Ты считаешь, что это покушение? — приподнялся над столом Тартищев.

— Несомненно, — ответил Черненко, баюкая уложенную в лубок руку. — Тросы лебедки, на которых переносили декорации, оказались подпиленными. Я это тотчас проверил и оформил протоколом в присутствии понятых.

— Неужто покушались на Буранову?

— Нисколько не сомневаюсь, — подтвердил Черненко, — но случайно поймали двух зайцев. Софья Семеновна, бесспорно, уже не в состоянии играть в премьерном спектакле, и вдобавок Зараева надолго вывели из строя. А у него перед открытием театра не меньше работы, чем у режиссера. И, вернее всего, даже больше!

— Нет, все равно не могу поверить, что кому-то помешал новый театр! Ерунда полнейшая! — Тартищев горестно вздохнул. — Но есть же и этой ерунде объяснение! Непременно есть! — И строго посмотрел на своих агентов. — Думайте, господа хорошие! И тому, кто найдет разумное объяснение подобной сумятице, выпишу премию. Вы мое слово знаете!..

И уже через десять минут коляска Тартищева мчалась по направлению к театру. В ней помимо мрачного начальника сыскной полиции находились Колупаев, Поляков и Корнеев. Только Иван избежал участи общения с творческой братией по причине того, что начальство определило ему новое задание…

Федор Михайлович был крайне собой недоволен.

Он всегда избегал сентиментальных поступков, излишнего проявления эмоций, но тут словно бес поддел под ребро. Вместо того чтобы ехать поутру в управление, он, никому не сказавшись, отправился в гостиницу, где проживало это несносное создание, по словам Алексея, будущая звезда российской сцены Вероника Соболева.

К счастью, девчонки не оказалось дома, успела убежать в свой театр, иначе как ему объяснить свое появление, свой неожиданный интерес?

Мальчишки ветре гили его экипаж веселым гиканьем и свистом. Полицию в этом районе не слишком любили и уважали. Свора бродячих псов облаяла его, как хотела.

К тому же подъезжать к гостинице пришлось по другой улице, потому что посреди той, куда выходил ее фасад, разлилась огромная грязная лужа. Жители, чертыхаясь на чем свет стоит, обходили ее по краю, возле домов.

Извозчики брали в объезд, делая большой крюк. Тартищев про то не знал и жестоко поплатился. Его экипаж чуть не застрял в луже, залетев в нее по самые втулки.

Из лужи удалось выбраться почти без потерь, но при объезде коляску бросало из стороны в сторону, унтер-офицер на облучке громко ругался, колеса и подножку облепила жирная грязь, задок забрызгало по самое не могу… Да еще мальчишки и обильные зеваки спорили при этом на пятачок: «Опрокинется… Не опрокинется…», и когда Федор Михайлович благополучно добрался до подъезда гостиницы, без всякого почтения принялись свистеть и улюлюкать ему вслед.

Но Тартищев ненапрасно потратил свои усилия.

Толстый и лысый хозяин гостиницы выбежал на крыльцо, чтобы встретить неожиданного и грозного визитера.

Голова у него тряслась то ли от страха, то ли от подобострастия. А вернее, от того и другого вместе. Хозяин кланялся и лихорадочно пытался вычислить, какие из его последних прегрешений могли вызвать появление столь высокого полицейского начальства.

— Здесь живет девица Вероника Соболева? — Голос Тартищева прозвучал требовательно и сурово, и хозяин почти сомлел от тревожных предчувствий. Но все же обогнал гостя, поспешил по коридору, где все провоняло кислой капустой и табаком, и запасным ключом открыл дверь в номер. Тут уж он и вовсе отказался что-либо понимать. Чем вызван интерес полиции к столь незаметной особе? Вроде ни с кем не знается, сидит себе в номере, стишки какие-то вслух проговаривает. И дела у нее не блестящи. Вот уже две недели питается сбитнем с булкой, а то и вовсе тарелкой щей.

Даже самовара никогда не спросит…

Тартищев вошел в номер и недовольно покрутил головой.

— Экая дыра! Истинная нора, а не квартирка!

— По цене квартирка, по цене… Полтинник в сутки, — почти заблеял от страха хозяин.

— Отчего сырость кругом? — Голос Тартищева задрожал от возмущения, а для хозяина и вовсе прогремел громовыми раскатами. — Отчего мало топишь? Живо протопить! И смотри ты у меня, если пожалуется! — Он потряс затянутым в перчатку пальцем перед лицом перепуганного хозяина и ткнул им в стены. — А тут кто? Знаю, что жильцы… Не пьют? Не шумят? Не дерутся? То-то! Смотри у меня! Если узнаю о претензиях, свет в копейку покажется! Закрою номера к такой-то матери! А это что за грязь? Когда уборку делали? — вопрошал он уже в коридоре столь грозным и негодующим тоном, что у коридорного подогнулись колени и затряслась нижняя челюсть. — Почему плевательницы забиты? Убрать эту вонь! И форточки откройте! Немед-лен-но!

Вытирая носовым платком вспотевший затылок, он спустился в трактир, и здесь тоже влетело по первое число и владельцу, и буфетчику. Отныне Тартищев велел закрывать трактир в девять, не шуметь и не скандалить, чтобы не беспокоить жильцов наверху. Трактирщик изрядно удивился подобной заботе полиции о спокойствии обитателей нищих номеров, но перечить не посмел, тем более начальство отказалось отобедать и отвернулось от стопки самой дорогой водки и бутерброда с икрой, которые ему со всей учтивостью поднес старший половой. Этот отказ и вовсе поверг трактирщика в уныние.

Но экипаж вскоре унес Тартищева прочь, и по дороге на службу Федор Михайлович предался размышлениям, с чего вдруг нелегкая понесла его убедиться, не терпит ли эта девица притеснений от хозяина и беспокойства от соседей? И далась же она ему! Мало крови, что ли, выпила? И откуда этакий внезапный альтруизм!