– Именно. И напрасно вы говорите про дождь. Если он и размыл кое-что, то совсем немного. И там на бумаге сохранилось еще достаточно информации, чтобы погубить и меня, и мой бизнес.

– И вы решили их убить?

– Эти девчонки и раньше меня здорово нервировали. Я даже велел Якову и Федоту присматривать за ними. Но письмо Оли, оказавшееся в их руках, окончательно убедило меня в том, что от девчонок следует избавиться. И единственное, о чем я очень жалею, так это то, что не сделал этого раньше.

Вот так вот! Никакого раскаяния в словах Ивана Владимировича не прозвучало. Также он не раскаивался в убийствах и других своих жертв: Антона и тех, кто погиб еще до приезда в Лапки подруг.

– Получается, что я оказала вам медвежью услугу, – сказала Оля девушкам, когда узнала о мотивах Ивана Владимировича. – Если бы вы не нашли мое письмо под камнем, то Иван Владимирович вас бы и не тронул.

– Тронул или не тронул, это еще бабка надвое сказала, – сказала Кира и вдруг задумалась.

– О чем ты думаешь?

– Да так, – отмахнулась Кира. – Слушайте, а когда увезут Ивана Владимировича и его жену?

– Зачем тебе?

– Мне нужно с ними поговорить.

– Поговорить?

– Задать им пару вопросов до их отъезда.

И подскочив к Мише, Кира взмолилась:

– Помоги мне! Оформи пропуск или как там у вас называется. Одним словом, проведи меня к этим двоим!

– Но зачем тебе?

– Раз прошу, значит, надо.

– Ну, я не знаю…

– Как тебе не стыдно! Разве мало того, что мы с Лесей рисковали собственными жизнями, чтобы вы могли поймать преступников? И разве мы не заслужили с ней за это хоть какой-то награды?

– Ладно, ладно! – оторопел Миша от такого Кириного натиска. – Если вам это так важно, я все устрою.

И он не соврал. Кира получила вожделенную аудиенцию. Поговорив с Иваном Владимировичем наедине и с глазу на глаз, она вылетела из комнаты для допросов, словно фурия.

– Леся! Миша! Идемте со мной! Скорее!

И схватив их за руки, Кира помчалась на другой берег Лапки. К этому времени уже наступил следующий день. Но Кира не обращала внимания на изумленные взгляды, которыми провожали ее местные жители.

– Куда мы бежим?

– К бабушке Софье!

– Как? – поразилась Леся. – Зачем? И вообще, без записи она нас не примет!

– Еще как примет! – злобно пообещала Кира. – Можешь мне поверить.

Возле домика прорицательницы народная толпа вроде бы стала еще гуще. Рвущихся внутрь подруг попытались задержать, но куда там! Разъяренная Кира перла, словно танк.

– Пустите! Не видите, что ли? Милиция! Миша, покажи им свое удостоверение!

Милицейские корочки вызвали должное уважение в толпе. Люди зашушукались еще больше, но отступили. И подруги в сопровождении Михаила беспрепятственно прошли по дорожке, ведущей к дому знахарки.

Софья сидела на своем обычном месте за столом, закутанная в десяток ярких и цветастых платков.

– Кто вас сюда пустил? – проскрипела она дребезжащим, старушечьим голосом. – Убирайтесь прочь!

– Нет уж! Если кому и придется убраться прочь из этого дома, то только вам!

И прежде чем Леся успела ахнуть, а Миша остановить Киру, та рванула через всю комнату в сторону пророчицы и схватила ту за верхний платок.

– Снимай! Снимай, а то хуже будет!

Леся кинулась отдирать Киру от целительницы. Миша тоже поспешил на помощь. Но в Киру словно дьявол вселился. Она держалась за платки бабушки Софьи и никак не хотела их отпускать. Целительница визжала и ругалась до странности знакомым голосом. На шум в комнату вбежали тетеньки, прислуживающие целительнице. Они тоже попытались отодрать Киру от бабушки Софьи.

Зряшное дело! Кира держалась, словно клещ. И пока не содрала с целительницы последний платок, не угомонилась.

– Посмотрите! – крикнула она, бросая последнюю яркую тряпку на пол. – Посмотрите, кто столько времени держал нас всех за дураков!

Леся хотела что-то сказать, но ее рот так и остался открытым. Потому что под грудой платков, которые содрала и побросала на пол Кира, оказалась…

– Валентина! – ахнула какая-то толстая тетенька за спинами подруг. – Что ты тут делаешь?

– Веду прием.

– А я думала, что прием ведет Софья, – разинула рот тетка.

– Ей нездоровится, – проскрипела Валентина. – Поэтому я за нее.

– Ты? – ахнула уже тетка. – Но как же это?.. Как ты могла?

– А что? – подбоченившись, произнесла Валентина, которая уже оправилась от первоначального шока и теперь поглядывала на всех даже как бы и свысока. – Дело-то оказалось нехитрое. Никто еще не жаловался.

– Так ты что же? – окончательно растерялись тетеньки. – Ты что же это, не в первый раз такое устраиваешь?

– А то! Будто бы не знаете, что Софья наша совсем слаба стала. От силы одного-двух клиентов в день принимала. А остальным что? Прочь уезжать? Вот мне и пришлось взять это бремя на себя.

– И давно ли?

– Не все ли тебе равно? Разве кто-то на меня жаловался?

Тетки потрясенно молчали.

– Нет, ты мне скажи! – наседала на них Валентина. – Хоть кто-то приезжал и деньги свои назад требовал? Нет? Ну, так и нечего на меня бочку катить! Да я хорошее дело сделала. И людям помогла. И репутацию нашей Софьи сохранила.

– Как же ты могла?

– Вот дура! – всплеснула руками Валентина. – Говорю же тебе, не первый год я уже за Софью нашу пашу. И ничего. Все довольны прежде были.

Тетка замолчала окончательно. Было видно, что она просто в шоке. И не знает, что ей делать. Звать на помощь? Но вроде бы Валентина не сделала ничего дурного. И если позвать, то не выйдет ли это всем боком? Ведь тогда люди поймут, что их все это время дурили самым наглым образом. И как знать, не устроят ли они погром самой Софье. А ведь старушка ни в чем не виновата.

– А где же сама Софья?

Вместо ответа Валентина отдернула занавеску, за которой оказалась дверь в другую комнату. И там, на кровати, укрытая ярким цветастым одеялом, мирно дремала та самая старушка, которую видела Кира в первый раз.

– Вот она, ваша Софья! Спит. Устает она теперь быстро. Уползает к себе и меня просит: Валентина, дружочек, прими людей. Вот я и стараюсь, не для себя, а ради нашей Софьюшки.

Но в этот момент старушка открыла глаза. И увидев Валентину, мелко задрожала.

– Опять? Валюшка, не надо! Плохо мне от твоего дымка делается! Как сама не своя хожу! И памяти потом нету. Что делала, что говорила, ничего не помню.