Лабиринт этот был хорошо знаком мне и моим людям, раз за разом упорно договаривавшимся здесь о покупке новых партий шелка с государственных мануфактур. И проблема была как раз в том, что меня знало здесь слишком много людей. Поэтому в своем гвардейском наряде мне лучше было объехать стороной, например, Ведомство ткачества и красильного дела.

Стаскивая одежду с мертвеца на окровавленном песке, я думал о том, что в этой черной шапке-шлеме и малиновом мундире ниже колен можно свободно перемещаться по городу, к которому подступил противник. Что ожидает в ближайшее время столицу? Хаос, галопирующие и марширующие солдаты, городские и квартальные ворота, которые открываются и закрываются в самое неожиданное время и без всякого смысла. Все это — не лучшая обстановка для гражданского человека, которому нужно куда-то пройти или проехать. А вот офицер гвардии в такие моменты может ехать куда угодно, и его лицо никто не будет рассматривать. Ну, какое может быть лицо у военного, скачущего куда-то среди дыма, криков и хаоса? Он сам — лицо катастрофы.

Но теперь я уже думал о другом: что мундир — это мой шанс пробраться как можно ближе к дворцу. Не к этому, где трудились чиновники, а к следующему, внутреннему, запретному.

Мой путь был не столько труден, сколько требовал невероятного терпения. Человек в гвардейском мундире в такие минуты не просто может, а должен метаться по дорожкам между павильонов и толп чиновников и задавать лающим голосом какие угодно глупые вопросы. «Где генерал Цзяо?» «Кто видел Цзю, помощника министра левой руки?»

Несуществующих генерала Цзяо и чиновника Цзю, конечно, не знал никто. Но в тяжелый для Родины час чиновники и просто прохожие очень хотят помочь солдатам своей империи. Тем более если эти солдаты — из иностранцев, которым сейчас особенно тяжело, и тем более если они получают, как обычно, идиотские приказы с перепутанными именами и не знают, как их выполнить, — но выполнить обязаны.

Вдобавок ни один чиновник все равно не работал. Цветными кучками стояли они у входов в свои ведомства и, встревоженно сблизив украшенные черными шапками головы, сплетничали. «Если вам нужен тот Цзю, который сейчас перешел в Ведомство лесов, то это вот там, за углом, а единственный генерал Цзяо, которого я знаю, был отправлен к Тунгуаню. Ах, нет, похоже, что у вас донесение к генералу Цзяо, который возглавляет Полк тысячи быков. Он с утра — во внутреннем дворце», — таков был типичный ответ, который помогал мне завязать следующий разговор у следующего павильона, уже зная, какие имена надо называть. Изнуряюще долгая игра, но кому, как не мне, знать, как в нее играют. Еще аллея, еще разговор. Солнце неуклонно ползет к западу.

С птичьего полета мой малиновый мундир, наверное, продвигался по этому лабиринту как щепка по воде озера — вроде бы бесцельно подпрыгивая и дергаясь во все стороны на мелкой ряби, но на самом деле неуклонно приближаясь к берегу. В моем случае — все дальше от входных ворот, все ближе к Дамингуну, внутреннему императорскому дворцу.

Я встречался с множеством расширенных зрачков и вытянувшихся лиц. Катастрофа у Тунгуаня поразила всех. Все думали, что, судя по моему лицу, я как раз и примчался с места побоища, везя донесения от погибших генералов к другим, полностью деморализованным генералам.

В ответ на встревоженные расспросы о том, что же случилось, я печально качал головой, безнадежно махал рукой и произносил невнятные фразы. И чиновники наперебой снабжали меня все новыми подробностями происшедшего, так что, проехав через квартал, я уже мог сам, как очевидец, рассказывать о том, что случилось у Тунгуаня.

А случилось там самоубийство императорской армии, которая неделю за неделей оставалась неуязвимой, сидя в ущелье. И сидела бы там и дальше, поскольку дряхлый генерал Гэшу, который передвигался только на носилках, совершенно не был склонен к геройским атакам.

Приказ о выходе армии из ущелья на равнину для решительной атаки отдал император. Но заготовил этот приказ несчастный премьер-министр, которому кто-то сообщил, что у защищавшего ущелье Гэшу Ханя что-то слишком много войск, идти на врага они при этом не собираются, и надо разобраться, чего добивается этот спаситель отечества. Задуматься, например, о том, что произойдет, если два вчерашних врага, два тюркских полководца империи — Гэшу Хань и Ань Лушань — вдруг договорятся между собой.

Что ж, господин Чжоу, эта последняя в вашей жизни акция была проведена блестяще. Хаос и катастрофа в империи теперь очевидны для всех.

Солдаты Гэшу Ханя хорошо понимали, что их выводят из-под прикрытия склонов ущелья и крепостных стен на верную смерть. Целых четыре дня вытягивались длинные колонны на равнину — старина Гэшу все надеялся выиграть лишний день до подхода новых имперских отрядов или до того, как Го Цзыи и Ли Гуаньби если не ударят, то хоть как-то обозначатся в тылу у мятежного командующего, генерала Цуя.

Черепашьим шагом двигалась вперед имперская армия, даже не очень хорошо видя расположение противника: внизу, у реки, или вверху, у склона гор? Впереди?

И тут пришел пыльный ветер в лицо, и еще длинные ряды кавалерии народа тонгра, ударившие в спину. А после этого оттесненные на поля, в сухие кустарники и травы передовые отряды имперских солдат сначала почувствовали, что ветер начал пахнуть дымом, а потом увидели катящиеся к ним валы огня: Цуй поджег сухую солому. И имперская армия попросту начала гореть; броня накалялась на потных телах, как сковородки в ресторане бедняги Сангака. Солдаты побежали к реке, пытаясь если не спастись, то хоть погрузиться, спасаясь от страшного жара, в воду. Но задние ряды толкали передних, одетых в тяжелую броню, в эту воду все глубже.

Армия растаяла, даже не вступив в настоящий бой. Никто не знал точно, куда девался Гэшу Хань, царственный полководец, гордость империи. Но через какое-то время я уже уверенно сообщал замершим от ужаса чиновникам, что его прямо на носилках утащили в плен, в разграбленный Лоян.

Но обитателям чиновничьих кварталов тоже было что рассказать мне в ответ.

— Да ты, братец, сам-то где был утром, когда тут у нас происходили самые главные события? — поинтересовался у меня какой-то скромный мастер кроличьей кисти.

Так я узнал, что, пока два отряда пограничных ветеранов жгли мой дом и мое торговое подворье, а также ведомство господина Чжоу, третий отряд всадников, не меньше двух дуев, с грохотом и звериным ревом пронесся вдоль внешней стены Гунчэна и через эти стены, навесом, обстрелял внутренние павильоны ведомств и канцелярий зажигательными стрелами. Пожары быстро погасили. Мятежники, без единой царапины, понеслись дальше по прямым, как стрела, столичным проспектам еще до того, как гвардейцы начали размышлять — что вообще происходит, не закрыть ли главные, украшенные рисунком лазоревых цепей, ворота.

— В этих воротах, на уровне повыше человеческого роста, и до сих пор торчат стрелы, эти бездельники все никак их не вытащат, — с осуждением сказал один чиновный обитатель Дамингуна. — Да какое это сейчас имеет значение, пусть торчат — дворец-то уже пуст.

Не помню, сколько времени я убил на новые идиотские разговоры, пока до меня не дошел смысл этих последних слов. Смысл, который до этого момента понимали в притихших чиновничьих толпах все, кроме меня.