мы… — Я хотела спросить, зачем она меня сюда завел, но слишком хорошо это понимала.

Лео не стал тратить время на объяснения. В низком хлеву он уложил меня на пол из утоптанной глины, прижался и стал одной рукой задирать юбку. Получалось с трудом, потому что юбка была узкой, к тому же я на ней лежала.

— Ну давай же, помоги мне, — нетерпеливо проворчал он.

Мне было страшно, ведь я никогда еще не оказывалась в такой ситуации, и, хотя я понимала, что это что-то вроде сделки, все-таки я свой первый раз представляла несколько иначе. Но мне не хотелось ему мешать, поэтому я привстала и помогла засучить юбку. Он стащил с меня трусы и рукой потрогал между ног, тут уж я не выдержала и начала вырываться.

— Ты что с ума сошла? — одернул он меня и силой придавил к земле. Тогда я стиснула зубы и замерла. Он поцеловал меня в губы. Это мне было уже знакомо, и я немного успокоилась. Он нашарил мою хозяйственную сумку, подсунул мне под ягодицы, коленом развел ноги и лег сверху. Давление между бедрами усилилось и переросло в тупую боль внизу живота. Я отвернулась в бок, крепко зажмурилась и зарыла пальцы в землю. Он начал двигаться во мне, сначала медленно, потом быстрее. Я надеялась, что усилия Лео не будут длиться долго, и пыталась подавить слезы, но у меня не получалось. Он тяжело дышал над ухом, будто бежал в гору, потом тихо вскрикнул и всем весом навалился на меня.

Я ждала, что будет дальше.

— В следующий раз будет лучше, — прошептал он, тяжело дыша, а я промолчала. О следующем разе я совсем не мечтала.

Лео помог мне встать и отряхнул юбку. Я подняла с земли свои хлопковые трусы, и когда он отвернулся, вытерла ими влагу, которая стекала у меня по бедрам.

— Поторопись, — подгонял он меня. — Скоро восемь.

Не знаю, как он это понял, потому что часы у нас у всех отобрали на шмоне, когда мы приехали в Терезин. Я боялась опоздать, так что тыльной стороной ладони вытерла слезы, сунула трусы в сумку и протиснулась за ним через низкую дверь хлева в летний вечер. Колени у меня все еще дрожали.

— Погоди, — остановил меня Лео в темной подворотне. Я думала, он хочет поцеловать меня на прощание, но он сунул мне в руку что-то мягкое, повернулся, бросил: «Пока, до воскресенья» — и убежал. Я посмотрела на два ломтика кнедлика в руке, открыла сумку и сунула их к трусам и двум раздавленным помидорам, которые украла на огороде для Лео и Ярки.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Мезиржичи, лето 1945

Деревянный стол, стул, крашеный белый буфет, диван с пестрыми вязаными подушками и герань на подоконнике приоткрытого окна — кухня Карасеков выглядела ровно так, как я ее помнила. Только кресло, в котором сидела больная хозяйка дома, куда-то исчезло.

Пан Урбанек ушел, чтобы закрыть лавку и вернуться к своей семье. Роза, Карел Карасек и я сели за обеденный стол. Роза тихонько плакала, ведь я только что убила в ней последнюю надежду, что еще кто-нибудь из наших близких вернется домой. Я уставилась на скатерть и пыталась понять, как я тут очутилась, а у Карела был такой вид, будто он только и мечтал встать и уйти.

Роза перестала меня выспрашивать. Видимо, поняла, что на все вопросы «почему?», «когда?» и «как?» я не отвечу. На некоторые вопросы я уже знала ответ, поскольку понимала, что стало с поездами, отправленными из Терезина, но даже если бы могла, я никогда бы не произнесла вслух эти слова.

Тишина в кухне затянулась и стала гнетущей. Комната вокруг меня начала расплываться как рисунок акварелью. Я устала, мне нужно было лечь с надеждой, что хотя бы во сне я буду той Ганой, которой была когда-то. Иногда мне это удавалось, и тем тяжелее было пробуждение. Я отодвинула стул, уперлась руками в стол и с трудом встала.

— Пойдем домой? — повернулась я к Розе.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Ты не останешься тут со мной?

Что она имеет в виду? Зачем мне тут быть? И почему Роза хочет остаться?

— Здесь?

— Хотя бы на пару дней.

Мне показалось, что Карасек беспокойно заерзал, но ничего не сказал. Ничего удивительного. С какой стати к нему в дом поселится еще один чужой человек?

— Правда, ей лучше побыть тут? — обратилась к нему Роза.

— Ну да, — неуверенно сказал он.

— Я хочу домой, — сказала я и взглядом измерила расстояния от стола до двери. Башмаки мне давили на ноги, пол покачивался — пока несильно, как рябь на пруду. Самое время уходить.

— Подожди, не хочешь посмотреть на малышку? — Роза схватила меня за локоть и повела к приоткрытой двери гостиной. Ее прикосновение обожгло мне кожу, но неимоверным усилием воли я не стала отдергивать руку.

В гостиной, там, где когда-то был столик для цветов, стояла детская кроватка. Я попятилась.

— Это наша Мира. — Роза наклонилась над кроваткой.

Тут только я все поняла. Карасек и этот ребенок украли у меня Розу.

Я повернулась и побрела прочь.

Терезин, лето 1943 — осень 1944

Вместо матраса и одеяла, одного из тех, которые мы с мамой откопали, собираясь в Терезин, через несколько дней после возвращения из больницы я нашла на своих нарах только тухлый соломенный тюфяк. Было понятно, что украденное имущество уже не найти, я пошла просить нашу старшую по бараку, или Zimmeralteste, выдать мне новый матрас.

— Нужно самой следить за своими вещами, — отрезала она, но потом все-таки принесла хотя бы дырявое одеяло, чтобы мне было чем накрыться.

Я вернулась в барак.

Воровать казенное имущество в гетто не