– Найди их и отдай этой девочке, – почти в приказном тоне сказал Эндрю.

Кто ты такая, как тебя зовут, кем работаешь – я ничего не знал. Уже какой раз меня ставили в неудобное положение просьбами. Сначала отец, потом Эндрю… Но я все же пообещал актеру связаться с тобой. Думал, ты еще придешь к нему и мы договоримся о встрече. Хотя смутно представлял твою реакцию на бред больного человека. А на следующий день…

Кевин запнулся. Потом он потянулся к своей чашке с чаем, но, вспомнив, что она пустая, медленно вернул руку на прежнее место – колено.

– Можешь взять мой, я не пила, – сказала я.

– Спасибо, – Кевин кивнул и одним глотком осушил чашку с остывшим чаем.

Пока Кевин пил, я посмотрела по сторонам. Приближался обед. Людей в кафе становилось все больше.

– А на следующий день я обнаружил Эндрю мертвым, – сказал Кевин, возвращая меня в разговор. – Помню, день был суматошный: пока мы все оформили, пока его перевели в морг. Все эти дела… В общем, дома я оказался только часов в десять. И сразу полез искать тетрадь, про которую говорил актер. Облазил весь дом. И ничего не нашел. Сначала я подумал, что перепрятал ее. Но нет. Она исчезла. Испарилась. Кажется, только после этого я начал верить словам, которые были в ней написаны. Только дух мог пробраться в квартиру и украсть вещь, принадлежавшую бывшему актеру театра «GRIM» Эндрю Фаррелу. Юноше-приспешнику, как он себя называл, даже будучи сорокалетним мужчиной. Хотя в моих глазах он всегда был юношей. Ты знала? Актеры ведь никогда не стареют. И память их, даже подвергаясь насилию, портится меньше, чем у людей, не связанных с профессиями, где нужно запомнить большое количество текста…

– Нет, – я отрицательно замотала головой, стараясь не обращать внимания на учащенное сердцебиение. Все органы клокотали, как маленькие боевые снаряды. Они готовы были взорваться. От чего? От ярости, негодования, страха. И от чувства, что скоро произойдет неизбежное.

С каждым новым шагом я приближалась к разгадке театра «GRIM», но в это же время отдалялась от нее. Как так можно? Как можно, приближаясь к объекту, в то же время терять его из виду? Или же нет… я шла, потом бежала, но все равно оставалась на месте. И снова в душе, как камелия, цвела ярость. Я злилась на себя; на Джейн, которая до сих пор не звонила, хотя и не была обязана так быстро разгадывать мои головоломки с помощью отца-полицейского. Я злилась на все и на всех. Даже на Кевина. Потому что он почти ничего не рассказал про Эндрю и вдобавок потерял тетрадь, которую должен был передать мне.

Когда место напротив опустело, я тяжело вздохнула, запустила пальцы в волосы и оперлась локтями на стол. Голова разрывалась. Казалось, под коркой что-то шевелилось. Гадкое, склизкое, смердящее. Кевин, сам того не подозревая, закрепил во мне убеждение, что Эндрю повесился после моего визита. Получается, из-за меня. Если бы я не пришла к нему с вопросами о театре и о Марине, остался бы он жив? И если бы остался, зачем ему нужна была такая жизнь? Его смерть – освобождение или… или что?

«Эндрю не был шизофреником – его уничтожили», – в отчаянии подумала я, вспоминая тощего мужчину, с которым разговаривала несколько недель назад. С которым разговаривала и которого боялась.

«Простите меня, простите меня, простите меня». – На глаза навернулись слезы, горло неприятно зачесалось в преддверии истерики. Если бы я сидела дома, из меня вырвался бы стон отчаяния и боли.

Захотелось отмотать время назад, вернуться в психиатрическую больницу. В тот самый день. В самый первый день. Обнять Эндрю Фаррела и попросить у него прощения. За всех: за актеров, за врачей, за себя и за Марину. Вспомнив худое и болезненное лицо, мне стало так гадко, будто в организм закачали несколько литров кислоты. Она шипела, бурлила, разъедала.

«Это не Эндрю был безумен. Безумны все мы», – подумала я, вытирая слезы салфеткой.

В этот момент в очередной раз звякнул дверной колокольчик, оповещающий о новых посетителях. По привычке, я решила посмотреть, кто вошел. Будто ждала кого-то. Будто знала – вот сейчас что-то произойдет. И тут я увидела их – актеров, чья жизнь интересовала меня больше собственного существования.

Раздался грохот посуды. Официант, который шел к столу с подносом, запнулся и уронил на пол несколько блюд. От неожиданности некоторые посетительницы вскрикнули, кто-то начал испуганно озираться по сторонам. Я затаила дыхание и перевела взгляд с «аварии» на актеров. Они все так же стояли у порога. Циркач, близнецы Отис и Деймон, Ирландец и Том Харт. В черной одежде, как телохранители мировых звезд. Не хватало только черных очков и рации. Суета вокруг их никак не смутила.

Я бы так и смотрела на них, но мне на телефон пришло сообщение от Кевина. Проведя пальцем по дисплею, я прочитала: «Кстати, забыл сказать – Эндрю вырос в неблагополучной семье. Много страдал в детстве. В его тетради было написано, что все актеры того самого театра – люди, которым есть за что ненавидеть этот мир. Знаю – похоже на бред. Но будь осторожна, Сара. Вокруг себя они сеют хаос».

Прочитав сообщение от Кевина, я с трудом вздохнула. В легкие будто накидали кучу маленьких камешков, которые при каждой новой попытке глотнуть кислорода перекатывались внутри, не давая воздуху наполнить тело жизнью.

Актеры все еще стояли около входа, ожидая, когда на них обратят внимание и подойдет официант. Ирландец активно жестикулировал, что-то рассказывая. Его рыжие волосы были неестественно яркими на фоне дождливого Лондона, но лицо с нашей последней встречи погрубело. Отис, младший близнец, – тот самый, что рассказал мне о детстве Тома, – слушал Ирландца с интересом, но и его взгляд казался надменным и злым. Время от времени он кивал и хмурился. Что-то в них всех было не так. Суровые, неприступные и холодные. За несколько недель они сильно изменились во внешности. Даже беззаботный Отис показался мне другим. Над актерами будто висели грозовые тучи.

За Отисом стоял его старший брат – суровый, неприступный Деймон. Само благородие, чопорность. Этакий мистер Дарси XXI века[32].

Замыкали актерское шествие Том Харт и его лучший друг Циркач. Пока Том что-то читал в телефоне, не обращая внимания на происходящее, его длинноволосый товарищ наблюдал, как смущенный официант убирает разбитую посуду и складывает в мусорный мешок испорченные блюда.

Я вдруг испугалась, что сейчас Циркач начнет озираться по сторонам, заметит меня и снова скажет: «Отстань от Тома». Но он не видел меня. Словно я – часть интерьера, фикус в коричневом горшке, подставка для кофейной чашки…

К актерам подошел другой официант и, поправив фартук, что-то спросил у актеров. Наверное, заказан ли столик. Деймон ответил на вопрос, официант кивнул и, улыбаясь, показал на большой стол у стены на пять персон. Том оторвал взгляд от смартфона и, прищурив глаза, посмотрел, куда показывает официант. Потом повернул голову. Он посмотрел в мою сторону, но сквозь меня. Его взгляд не остановился, на лице не появилось приятное удивление, которое возникает у всех, кто случайно встречает хороших знакомых. Наоборот – Том стал серьезнее. Так он заметил меня или нет?