В итоге мы пригласили к себе Рика Кёлера. В «Эм-ПиАр» работала девушка, которая нравилась Ане, Сэнди, мы и ее с дружком пригласили на уикенд. Дальше по нашей дороге жил молодой школьный учитель, оказавшийся интересным собеседником, а еще рекламный агент, который приехал сюда как-то летом с Мэдисон-авеню, да так назад и не вернулся. Этот выкуривал в день примерно по полкило травы. В общем, стала складываться компания, а долгими летними днями Аня сочиняла песни.

Мы с ней так часто оказывались в объятиях друг друга, что я начал опасаться за наше здоровье. Аня тактично оставалась во второй спальне, я против этого не возражал. Являлся к ней только по приглашению, сама она никогда не заходила в комнату, где когда-то спали мы с Лори. Сегодня это может показаться странным, но тогда вполне работало. Мы любили друг дружку внизу, под открытым небом, или в опочивальне моей прекрасной дамы, когда она меня туда звала – то есть каждую ночь. И тем не менее оба продолжали соблюдать ритуал раздельной жизни.

Пока Аня писала, я… Ну, вел домашнее хозяйство, так это, наверное, называется. Ездил в магазин, нанимал кого-нибудь, чтобы покосить траву, напилить дров. Писал кое-какую музыку и все надеялся, что Аня попросит меня помочь ей с песнями. Мечтал увидеть на конверте следующей пластинки «Кинг/Уайетт» – в скобках, ниже названия альбома. Однако Аня так и не попросила.

В основу двух ее новых песен лег опыт, приобретенный во время турне. «Падаю с ног», придуманная нами в шутку, обратилась в рвущую сердце песню о том, как ты обнажаешь свою душу, чтобы доставить удовольствие неизвестным тебе людям; «Девятнадцатый выход» стал размышлением об аэропортах, о том, что ты и ахнуть не успеваешь, а уже куда-то летишь. Казалось, у Ани припасен материал из своих прежних влюбленностей, из детства, из времени, проведенного в Нью-Йорке до знакомства со мной. Но были у нее и песни о других людях, других жизнях.

Альбом «Сумеешь взлететь» хорошо расходился в Европе – большей частью в Британии, но также в Германии и Голландии, где, к раздражению Ани, на конверт все-таки попала ее фотография в юбчонке. Джон Винтелло завел разговор о мировом турне в поддержку следующего альбома, однако ни Аню, ни меня эта идея не привлекала. Мы просто хотели добиться того, чтобы второй альбом стал сильнее первого. Запись его состоялась в декабре и на сей раз в Нью-Йорке, хотя лейбл снова подрядил на роль звукоинженера Ларри Бреккера. «Случайный любовник» вышел в феврале, за чем последовало новое турне. Только теперь нас сопровождала целая команда – группа Денни Робертса «Ковбои Голубого хребта». Прием «Случайный любовник» получил хороший, добрался в чарте альбомов до седьмого места – обойдя «Сумеешь взлететь» на пять позиций, – и спросом пользовался постоянным. Турне прошло без осложнений.

В мае мы снова оказались на ферме, болтались там одни. Погода стояла прекрасная, я думал, что обоим нам стоит попросту отоспаться после всех тягот турне. Но подозревал, что долго наша тихая жизнь не продлится.

– Фредди, – сказала одним солнечным утром Аня, сидя над руинами своего колоссального завтрака, – мы можем продолжать такую жизнь еще, скажем, лет десять. Ферма, сочинение песен, город, запись, город, турне, назад на ферму. А там тебе будет уже под сорок!

Я улыбнулся. Представить это мне было трудно, однако возражений не вызывало. Впрочем, я понимал, к чему она клонит.

– Может, съездим куда-нибудь? – предложил я.

– Куда?

– В Англию. Я бы показал тебе страну. В Париж. В Рим. В Грецию. В Африку. Куда угодно.

За пределами Соединенных Штатов Аня еще не бывала, если не считать двух поездок в Торонто. Я видел ее девственный паспорт с фотографией восемнадцатилетней студентки колледжа. АНЯ ИНГРИД КИНГ. 24 мая 19-. Место рождения: Сев. Дакота, США. Волосы: Каштановые. Глаза: Карие. Рост: Пять футов, пять дюймов.

Так родилась идея, как Аня выразилась, Миграций. Я понимал, почему ее потянуло путешествовать. Не история ее влекла, не языки и не искусство – она рассчитывала на новый материал для песен. В июне мы вылетели в Афины и вскоре очутились на жарком острове. Туристами Греция избалована тогда не была, хотя на некоторых пляжах и попадались американцы с рюкзаками. В рюкзаках они таскали толстые книжки и при всем своем хипповском нагом служении солнцу серьезно обсуждали политику, Никсона и Вьетнам.

Мы купили спальные мешки, двухместную палатку, одну смену одежды и одно хлопковое платье для Ани. Турне внушили ей неприязнь к отелям, к тому же она боялась потерять связь с людьми, для которых пела. Другое дело, что сидеть ночью у пляжного костра и слушать, как кто-то бренчит на разбитой походной гитаре, Ане было нелегко. Настоящей славы она еще не добилась, но понимала: если заиграет, ее могут узнать.

Таверна на берегу была только одна – с вечно занятой уборной, в которую полагалось ходить с собственной бумагой; имелся также душ, прямо под открытым небом. Не помню уже, чем мы занимались, кроме валяния под солнцем, плавания и разговоров с людьми. Спали в дюнах над пляжем. Книги переходили из рук в руки. Время от времени мы автостопом ездили ужинать в далекий порт или плавали туда на катере – за несколько драхм. Получить завтрак из тех, что любила Аня, в нашей таверне было невозможно, поэтому ей приходилось довольствоваться йогуртом и фруктами, а днем вместе со мной поглощать за обедом большую порцию греческого салата. Я насильно кормил ее чипсами – «греческое жаркое», как прозвала их Аня, – мне все казалось, что она слишком похудела. Проведя так пару недель, мы отправились в порт и поставили нашу палатку в кемпинге. Теперь мы каждый вечер отправлялись в другую, очень шумную таверну, где жарился на вертеле цельный барашек. Куски баранины подавали с питой, салатом и вином, которое разливали из бочонка по кувшинам. Местные жители, видно, только и мечтали, чтобы потанцевать вместе с нами, и пришли в восторг, когда Аня, накачавшись рециной, впервые на этом острове уступила просьбам стеснительного молодого человека, который не жалел для нее сигарет «Карелия» и томных взглядов.

Она взяла предложенную им обшарпанную гитару, встала под лампой, свисавшей с виноградных лоз, которые заменяли таверне крышу. Ремня у гитары не было, чтобы опереть ее на колено, Ане пришлось поставить одну ногу на соломенный стул. Настраивать гитару она не стала, просто тронула струны, поморщилась и запела. Свет лампы падал ей на лицо, голос Ани парил в жарком воздухе, взлетая к лозам и обманутым этим светом мотылькам. Местные смотрели на нее в изумлении. Аня, похоже, напрочь забыла свой страх сцены и неуверенность. Она пела ради удовольствия петь – «Крепче», «Сумеешь взлететь», несколько чужих песен, еще одну свою, мною ни разу не слышанную, «Комната моей сестры», и закончила «Ах, сведи меня с ума», под которую вся таверна пустилась в пляс, что твой грек Зорба.

Когда Аня запрокидывала голову назад, то ее лицо, подернутое эгейским загаром, сияло в ночи. Домой мне пришлось ее практически нести на себе, проталкиваясь сквозь гущу потной, смеющейся доброжелательной публики. Причем держать приходилось крепко: Аня она все твердила, что земля уходит из-под ног.

В конце лета я обещал вернуться в Америку обсудить новый Анин контракт на запись. Она хотела провести в Греции еще пару недель, и я оставил ее в Афинах, полетел в Лондон, провел несколько дней с родителями и вернулся в Нью-Йорк. Там я потратил целую неделю, душную и влажную, препираясь с юристами насчет мерчандайзинга и маркетинга. А затем с радостью поехал на ферму и обрадовался еще сильнее, когда через несколько дней там появилась Аня.