с германской она стала самой болезненной внешнеполитической проблемой на всю оставшуюся историю Римского государства.

Выводы. Сулла унизил парфян. Лукулл хотел с ними воевать. Помпей первым скрестил с ними оружие. Красс погиб, пытаясь ограбить Парфию. Цезарь и Антоний планировали отомстить ей за легионеров Красса. Все эти политики были очень разными и абсолютно не похожими друг на друга. Но политику по отношению к Парфии они проводили удивительно похожую – неуважительную. Здесь наблюдается полная преемственность. Следовательно, объясняется это не их личными качествами, а традициями и тенденциями, выразителями которых все они и являлись. Они считали парфян варварами, во всех отношениях стоящими ниже квиритов, что не отличалось от неуважения и к другим варварам. Тем более что Парфия была ослаблена, а римляне уважали только сильных.

Позже парфянам не могли простить именно того, что они стали слишком сильными и слишком опасными для Рима. С первых контактов римляне пытались навязать Парфии статус государства-клиента, но она сумела отстоять свой суверенитет, что раздражало квиритов, привыкших к низкопоклонству восточных династов. Парфян, в свою очередь, оскорбляли попытки римлян представить их страну второстепенным царством.

Фактор ущемлённой «национальной гордости» парфян совершенно не учитывается европейской историографией, просто не понимающей, что это значит на Востоке. Парфяне претерпели от Рима слишком много унижений. А на Востоке потерять лицо – это очень болезненное ощущение: тот не мужчина, кто не смыл оскорбление кровью обидчика. Обязанность мстить давила на сознание парфянских царей, дожидавшихся своего часа. После постыдных поражений Красса и Антония пострадало этническое самосознание уже римлян. И после каждого очередного столкновения список взаимных обид рос, и довлеющим стало чувство мести. Получался замкнутый круг ненависти, из которого невозможно было вырваться. Воистину: вражда – путь к самоуничтожению.

Сыграла свою роль и ментальная несовместимость. Влиянием эллинизма парфяне были затронуты очень слабо, они всегда ориентировались на возрождение паниранских традиций ахеменизма. Завоеватели-эллины были для них враждебным и чуждым элементом. Как и греческий полис, совершенно не вписывающийся в структуру восточной жизни. Между парфянами и жителями греческих городов существовала неприкрытая вражда (Dio Cass. XL.13).

При всех различиях между римлянами и греками, при всём том, что их разъединяло, был и мощный объединяющий вектор: их политические цели на Востоке совпадали, и в мире не было народа, который был бы ближе и понятнее грекам по своей государственной структуре. В покорённых греческих землян римляне третировали эллинов так же, как и парфяне. Но к культуре эллинов они относились совсем не так, как иранцы. Поэтому с конца II в. до н. э. эллины Востока воспринимали квиритов как единственную надежду и опору против надвигавшейся из Азии «антиэллинизации». Лукулл и Помпей покровительствовали греческим полисам Востока (Strabo. XI.15.15) не только потому, что нуждались в их поддержке против местных народов. При всех, повторим, различиях греки были несравненно ближе Риму как носители «западной идеологии», нежели сирийцы либо арабы. Поэтому парфяне своё неприятие греков перенесли и на близких к ним (по парфянским представлениям) римлян – столь же чуждых, но более дерзких и более опасных.

Слишком уж разными – во всём – были римляне и парфяне. По большому счёту, речь идёт о противостоянии двух мировоззрений и двух моделей развития – Запада и Востока.

Конечно, сказывалось и политическое соперничество, жажда территориальных захватов, алчность правителей и их мечты о славе победоносных полководцев. Кроме глобальных и конкретных нельзя сбрасывать со счетов факторы ментальные или чисто психологические. Не учитывая их, мы просто не сможем правильно понять всю глубину и суть затянувшегося римско-парфянского противостояния.

2. Римско-парфянская несовместимость проявилась и в военно-техническом аспекте. За всю историю Римской республики римляне всего несколько раз терпели сокрушительные военные поражения, как правило – сопровождавшиеся очень неприятными для них последствиями: политическими, морально-психологическими. Любопытно, что проигранные битвы всегда происходили в двух случаях: 1) когда легионеры сталкивались с новым, неизвестным доселе врагом (битва с галлами при Аллии в 390 г. до н. э. или 387 г. до н. э. – датировка спорная, разгром при Гераклее в 280 г. до н. э. и Аускуле в 279 г. до н. э.); 2) когда противник применял новую тактику, непривычную для римлян (самниты в Кавдинском ущелье в 321 г. до н. э., Ганнибал у Тразименского озера и 217 г. до н. э. и при Каннах в 216 г. до н. э., и опять-таки – Гераклея и Аускул).

Римляне умели учиться и всегда делали правильные выводы из полученных жестоких уроков. Именно поэтому они в конечном счете побили и галлов, и самнитов, и Пирра с Ганнибалом. Однако есть веские основания говорить о некоторой ригидности римского мышления, теряющегося каждый раз при встрече с нестандартным, не отвечающим ожиданиям поведением врага. В этом ярко проявился сугубый традиционализм, столь свойственный консервативной крестьянской общине республиканского Рима. Поэтому должен был пройти определённый, иногда довольно большой, промежуток времени между свершившимся фактом, его осмыслением и созревшей правильной реакцией на него.

Всё вышеперечисленное в полной мере применимо к парфянскому походу Красса и страшному разгрому его войск при Каррах в 53 г. до н. э. Это было первое серьёзное столкновение римлян с парфянами. Парфяне навязали им свою (восточную) тактику ведения боя, к которой римляне оказались совершенно не готовы ни морально, ни тактически, ни военно-технически. Последствия поражения оказались более чем серьёзными, а адекватная реакция на его причины – появление в римской армии тяжёлой кавалерии – произошла очень нескоро. Тяжеловооружённая конница появилась лишь при Веспасиане[1183], а первые настоящие катафрактарии – только при Александре Севере[1184], т. е. спустя почти 300 лет!

О причинах провала парфянского похода Красса в историографии нет однозначного мнения, хотя основные ошибки Красса, отмеченные ещё античными авторами, указываются почти всеми исследователями. О битве при Каррах очень подробно рассказывают Дион Кассий (ХL.12–30) и Плутарх (Сrass, ХХII – ХХХ). Многие старые работы ограничиваются описанием самого сражения, почти не анализируя его причин и по сути только пересказывая источники[1185].

Наполеон III полагал, что армия погибла из-за надменного и неискушённого вождя[1186]. В конце XIX века Дж. Веллес пришёл к выводу, что поход был серией ошибок, и расположил эти ошибки в следующей последовательности: 1) отказ Красса от союза с Арменией, которая могла дать легковооружённых воинов; 2) консул завёл свою армию в пустыню; 3) он доверился арабским проводникам, которые привели его под удар парфян; 4) окружённый врагом, слишком тесно построил войско; 5) согласился на переговоры с парфянами, во время которых и был убит[1187]. А.Г. Бокщанин выделяет три причины поражения: 1) стремление восточных народов освободиться от господства западных греко-римских завоевателей; 2) незнание римлянами местных условий; 3) слепая самоуверенность Красса[1188]. С.Л. Утченко называет две ошибки: отвод войск на зимние квартиры и