— Я беременна, — говорит Ольга, которая не является моей женой. Она ведь не Роуз! Ольга произносит эти слова со смешком, словно еще сама до конца не верит в сказанное. — У меня будет ребенок.

Некоторое время мы молчим. Ее слова должны дойти до моего сознания, и это происходит не сразу. С нашего столика убирают пустые стаканы. Кто-то громко требует выпивки, бармен принимает последние заказы перед закрытием кабака.

— Ребенок… Боже мой, Ольга…

— Я понимаю. Я все понимаю.

После празднования китайского Нового года мы с Ольгой отправились ко мне домой. Но тут обнаружилось, что коробка из-под сахара, купленная еще в Гонконге, в которой я храню запас презервативов, опустела. И мы решили рискнуть. Нет, даже не совсем так. Мы тогда ни о чем не думали. Вообще ни о чем.

Она начинает плакать, и я решительно беру ее за руки. Они липкие от пива, ведь ей сегодня пришлось работать. Ей приходится работать каждый вечер.

— Я тебя не брошу, — произношу я, не в состоянии избавиться от банальных слов, которые говорят в подобных случаях. — Мы ведь вместе виноваты в этом, правда? Это же наш общий ребенок.

Ольга вырывает свои ладони из моих рук:

— Ты что, спятил? Я не собираюсь рожать от тебя! Мне всего двадцать лет, а тебе почти сорок. И кто ты такой? Всего лишь учитель в какой-то занюханной, задрипанной школе! А у меня впереди вся жизнь. Да мой бойфренд просто убьет меня!

После этих слов мы больше ничего не говорим о ребенке.

Мы ведем беседу об аборте.

Чуть позже я отвожу ее домой, в ту квартиру, которую она снимает вместе с тремя русскими девушками в южной части Лондона. Ольга живет в каком-то богом забытом бедняцком районе, где повсюду стоят обгорелые останки автомобилей, по ночам слышны одинокие крики местных обитателей, а между домами большие расстояния.

Я пытаюсь поцеловать ее в щеку, но она тут же отворачивается. После того как мы решаем что-то сделать (вернее, не делать, потому что не собираемся рожать этого ребенка), любое проявление нежности и заботы кажется жалким, смехотворным и попросту неуместным.

Ольга исчезает в подъезде своего многоквартирного дома. Мы даже не желаем друг другу спокойной ночи. В этот, казалось бы, торжественный момент, когда нам становится известно о маленьком чуде, о малыше, который живет внутри нее, мы почему-то становимся совершенно чужими.

Сначала Роуз, теперь этот ребенок. Я устал и не могу больше думать обо всем этом. Мне стыдно что-то говорить. Мне больно и тошно, потому что я испытываю жуткое чувство вины.

Я ощущаю себя так, словно потакаю самому настоящему убийству и одновременно выхожу сухим из воды.

Я понимаю, почему Ольга не хочет рожать ребенка от меня. Я не настолько глуп, чтобы не видеть этого. Но пока мы занимаемся подготовкой к неприятному общеизвестному мероприятию, мне начинает казаться, что мы умышленно превратили благословение в проклятие.

«Это никакой не ребенок, — без конца повторяю я себе. — Это еще не настоящий ребенок. Еще нет. И никогда им уже не будет».

Проблема в том, что я сам себе не верю. Ни на секунду.

Он мог бы стать ребенком, если бы ему нашлось место в нашей эгоистичной, глупой и запутанной жизни. Он мог бы стать младенцем, если бы мы предоставили ему такую возможность. А разве это так сложно? Просто нужно оставить его в покое, только и всего. И тогда из него получились бы маленький мальчик или девочка. Если бы только мы не готовились к тому, чтобы избавиться от него.

Но мы занимаемся именно этим. То, что мы сделаем, является своего рода видом контрацепции. То, что мы собрались предпринять, в принципе, ничем не отличается от покупки пачки презервативов. Но только это уже будет совсем не контрацепция.

Мы дали жизнь созданию, которого теперь никто не хочет. Например, Ольга. Я стараюсь захотеть его. Очень стараюсь. Я стараюсь захотеть рождения нашего ребенка. Но понимаю, что это невозможно, как только представлю себе, что мне придется растить его одному.

Я мысленно воображаю, как кормлю ребенка из бутылочки, вожу его на прогулку в парк, качаю на качелях. Так, наверное, растят детей. Или этим с ними занимаются несколько позже? Дело в том, что я понятия не имею, с чего надо начинать. Как это — растить ребенка?! Да я за собой-то не в состоянии присмотреть, не то что за малышом…

Нам велено прийти в больницу. Ольга должна переговорить с врачом, объяснить ему, почему рождение этого ребенка нежелательно. Беседа проходит довольно быстро. Чего я ожидал? Слез, обид и эмоционального взрыва? Наверное, такую реакцию я бы воспринял лучше. Мне хотелось бы сознавать, что хоть кто-то хочет, чтобы малыш появился на свет, хоть кто-то заступается за него. Я бы очень желал услышать: «Не надо этого делать! Одумайтесь!»

Но все документы собраны, бланки заполнены, счет выставлен, и я оплачиваю его своей кредиткой. Вот так все и происходит. Просто, обыденно и очень жестоко.

Вы хотите убить вашего нерожденного ребенка? Все будет сделано в наилучшем виде, сэр. Не волнуйтесь.

Я знаю, что иного выхода нет. Я все понимаю. И все же мне кажется, что мы что-то у кого-то крадем. Крадем жизнь.

Я пытаюсь поддержать Ольгу в такой трудный и болезненный момент. Очень стараюсь. Я убеждаю ее, что все будет хорошо. И неожиданно чувствую себя так, словно мы с ней никогда и знакомы-то толком не были.

Наверное, она тоже это чувствует. Может быть, и ей кажется, что мы сейчас воруем что-то священное. Или, возможно, ей просто неприятно видеть меня. Этого я тоже не исключаю. Я понимаю, что мы должны поступить именно так еще и потому, что наши хрупкие отношения уже начали портиться в то время, как мы делали ребенка. Я ни на секунду не был уверен в том, что Ольга захочет связать со мной свою жизнь. И если уж быть честным до конца, не уверен, что она захочет провести со мной еще хоть один-единственный вечер. Думаю, она будет счастлива, если вообще больше никогда меня не увидит.

У нас с ней все равно ничего бы не получилось. И ребенок еще должен поблагодарить нас.

Да уж…

Джош когда-то говорил мне буквально следующее: «Никакие отношения не в состоянии пережить аборт».

Эти слова он произнес с такой усталой уверенностью, с таким мужественным убеждением, что я сразу же ему поверил. Джошу самому приходилось оказываться в подобной ситуации, из-за него девушка тоже оказалась в интересном положении (так выражается моя мама). Это случилось то ли в Сингапуре, то ли здесь, на родине, после веселой пирушки по поводу выигрыша в регби.

Она была юристом, китаянкой, родившейся и всю жизнь прожившей в Англии, с хорошим образованием и безупречной речью (что всегда привлекало Джоша). Разумеется, он не мог не обратить на нее внимания. Когда он рассказывал мне об этом случае за бутылочкой «Цинтао» в баре отеля «Мандарин», то добавил, что их отношения не могли продолжаться после аборта. «Есть в этом что-то неестественное, противное природе, что делает невозможным дальнейшее общение», — пояснил он. Тогда я еще подумал: насколько же Джош мудрее и старше меня!