– Нет. Тогда было поветрие – учить бальные танцы. В фойе клуба раз или два в неделю разучивали. Ребята из комнаты мне сказали: Мишка, там такая девчонка!.. Я пошел, увидел и начал преследовать. Второй курс у меня, у нее – третий. Мне 20, ей 19, я два года не учился во время войны…

– В ответ сразу блеск глаз?

– Ответ такой, что… У нее случилась драма на личной почве, в отношения вмешались родители, она была в размолвке, переживала и была разочарована… Мои домогательства были встречены холодно. Ну а потом произошло нечто… Однажды прихожу на Стромынку – наша великая Стромынка, где жили четыре тысячи студентов, – в клуб, через который прошли все студенческие поколения и самые выдающиеся люди искусства, потому что встретиться со студентами МГУ всегда было престижно… Клуб забит. Я иду по проходу, дохожу почти до сцены, и вдруг наши глаза встретились: она сидела около прохода. Я говорю: ищу место. Она говорит: а я ухожу, садитесь на мое. Я вижу, настроение неважное. Говорю: а можно, я провожу? Пошли. А почему такое настроение? В ответ: не будем об этом говорить. Я то-се… Она пошла на разговор…

– Она была сдержанной?

– Сдержанной. Но когда сближается с кем-то – предела нет доверию. Трудно сходилась, но уж если это произошло, очень верный человек. И страшно переживала, когда вдруг кто-то, кому поверила, мог обмануть, предать. Такая история произошла с самыми близкими друзьями – Александром и Лидой Будыко. Теперь уж можно рассказать. При Хрущеве был набор «двадцатитысячников» в сельское хозяйство. И Саша, инженер из Донбасса, оказался на Ставрополье, где и мы. Разница в два года, тридцать лет дружили. И даже когда я здесь оказался, перетащил его. Единственное злоупотребление властью. Он грек, она белоруска. Он кандидат экономических наук, она тоже кандидат, врач-педиатр. Самая близкая подруга Раи. Свой человек. Мы про них все знали, они – про нас. И что с нашими детьми происходило, вместе переживали, вместе вытаскивали из какой-нибудь передряги. 25-летие нашей свадьбы отмечали в горах Кавказа… И вдруг в один из самых трудных моментов жизни Лида повела себя странно. То, что Рая услышала от нее по телефону, ее просто убило…

– Это после Фороса?

– После. Рая говорит: Лида, что ты говоришь, где Саша, дай ему трубку!.. А Лида в ответ: Саша сидит рядом, он такого же мнения… И только нынешней зимой Лида позвонила и со страшным плачем: на коленях прошу прощения!

– Раиса Максимовна плакала?

– Да. А совпало с тем, что у Саши обнаружили злокачественную опухоль. Они были в страшном напряжении, какой-то разговор – и срыв. Но ведь потребовалось 8 лет, чтобы позвонить!

– Саша живой?

– Живой.

– Он есть, а ее нет.

– Они прислали письмо, я ей читал. Она опять плакала. Оба были на похоронах, оба рыдали. А тогда Раиса Максимовна сказала: хорошо, что она позвонила, такой тяжелый камень был, но что-то ушло, не могу переломить…

– Раиса Максимовна была внутренне деликатной, тонкой по природе?

– Очень.

– Откуда эта тонкость, эта порода в сельской девочке?

– Это всегда так было. И я как увидел на бальных танцах вот эту породу, так и все… Аспиранты роем роились!..

– Но она была девушка строгая?

– Строгая. Я сам был такой же. Радикалист. Даже странно. Потом должен был избавляться, когда делался все большим начальником. И так говорили, я подавляю…

– У вас сильный характер.

– Но все-таки я либеральный человек. Я не могу мстить, не прощать. И это тоже дополняло, в этом смысле мы тоже половинки были.

– Она не прощала?

– Она больше расстраивалась. Я – человек с юмором, иногда ее разыгрывал. Мы начинали разговор, я видел, что надо перевести его в другую плоскость. Она говорит: ну ты, со своими заходами, чтобы все смягчить!.. А я говорю: а ты – обострить!..

– Женская черта. Вы ссорились?

– Все бывало. Но ни она, ни я не могли быть долго в ссоре.

– Кто первый мирился?

– Чаще она. Заходит: ты что же, ушел, лег и читаешь, а что со мной происходит!.. Но все-таки всегда сохранялось: что она мне преданна, а я – ей. И лучше всего нам всегда было вдвоем. Даже без детей. Но мы без них не могли долго. Она не могла лечь спать, пока Ирина не позвонила, что все дома.

– Михаил Сергеевич, а чувство всегда было сильное или в начале и в конце особенно?

– Всегда. Если сначала была молодая страсть, то потом добавились сотрудничество, дружба, когда мы друг другу могли сказать все. Мы оказались единомышленники во взглядах на жизнь. Она очень чистоплотный человек. И в личном, и в общем. Она не может, например, чтобы больше трех дней кому-то долг не отдать. Я попросил поехать купить лекарство – она тут же: а деньги отдал? Человек даже в мелочах обязательный. Мы приехали со Ставрополья и расставляли библиотеку – часть книг взяли, остальное раздали в школы, – и вдруг я папку старую нахожу: а это старье зачем притащила? Она говорит: это самая важная папка – все квитанции, которые платила за свои заказы, когда ты стал секретарем. И еще здесь хранила их! Поразительно. И когда начали распространять про нее разные слухи… то сережки, то платья от Сен-Лорана… Да, она человек культуры, понимает суть прекрасного и ценит, и когда Сен-Лорана спросили: ваши костюмы? – он ответил: я был бы счастлив, если бы мадам Горбачева что-нибудь у меня заказала, я бы сшил ей бесплатно. Но нет, она шила у Тамары Мокеевой, очень хорошая женщина. Теперь, я думаю, это все смешно. И тем, кто предъявлял ей счет, должно быть стыдно. Она была очень порядочным человеком. И прежде всего требовательным к себе. И ко мне. Прямо по-чеховски: в человеке должно быть все прекрасно – и душа, и мысли, и одежда. Она заботилась о том, как я выгляжу. Она лежала в больнице и спрашивает: ты как там ходишь? Я говорю: ты же видишь. Она говорит: что я вижу, ты надел хирургическую одежду, а что там? Потом, когда провели первый курс химиотерапии и она встала, смотрела в окошко, когда я должен прийти, увидела, как я одет: ну ничего. Она попросила тогда, чтобы я днем еще на часок приходил, помимо того, что до ночи сидел. Она говорит: а то я к ночи устаю, а мне хочется с тобой поговорить… Она очень за собой следила. Но вместе с тем она, может, только в тридцать лет губы накрасила. Ей не надо было. На Моховой, где столовая студенческая под аркой, мы там часто встречи назначали, и вот она берет томатный сок, а один профессор говорит: а-а, теперь ясно, почему у вас щечки такие румяные! У нас даже говорили: слушай, у тебя щеки, как у Раи Титаренко!.. Кожа такая белая, нежная. Она же ничего не делала! Потом, с годами, начала. Я все поощрял.

– Михаил Сергеевич, у нее был роман, а у вас она первая и последняя любовь?

– Ну были увлечения, конечно. И потом по жизни то вокруг Горбачева что-то кружилось, молодой же, симпатичный, то вокруг нее что-то возникало…

– А вы ревновали?

– Нет. И она нет. Никогда. Никаких вопросов. Ну если это так – значит, так. Если нет – нет. То есть она не та, которая была готова через партбюро удерживать. Точно так же и я.