последнюю градацию среди варварских завоеваний, если мы расположим их в восходящем порядке по степени их жесткости к местным покоренным племенам.

Теперешние англичане говорят, что весьма полезно было для будущего самостоятельного развития Англии это истребление покоренных, уничтожение следов их культур, расчистка почвы для развития в германском духе. Если бы англосаксы принялись щадить римские учреждения, то англичане были бы только одной из ветвей романских народов, вроде французов, итальянцев, не имея ничего самобытного, оригинального. Напротив, являясь свирепыми разрушителями, завоеватели облегчили возможность развития на новых началах. И действительно, в англосаксонских государствах ярко выразились все основные начала чисто германских учреждений, те черты государственного и социального быта, которые подробно описывает Тацит: община, народная свобода, вечевые собрания – все это видим мы здесь, на новой родине завоевателей-германцев.

Что касается до религии завоевателей, то выше уже было упомянуто, что англосаксы долго оставались язычниками; и здесь также выразился общий характер их завоевания. Они так враждебно относились к побежденным, так отдельно стояли от них, что не приняли даже их веры и впоследствии, когда язычество оказалась уже несостоятельным и наступило время полного и естественного торжества христианства.

Аттила и падение Западной империи

Согласно с планом нашего изложения следовало бы теперь перейти к истории основания варварского государства в самой Италии, другими словами, к истории окончательного падения Западной Римской империи. Но так как на последние судьбы империи не осталось без влияния страшное потрясение, произведенное двумя нашествиями Аттилы (одно на Галлию, другое на саму Италию), то мы все-таки должны остановиться несколько на гуннах.51 Некоторые славянские и русские ученые своими теориями о происхождении гуннов придали этому народу особенный интерес. В своем исследовании И. Забелин с особенной любовью останавливается на гуннах, видя в них предков наших славян; постоянно проводя паралелль между обычаями и нравами гуннов и славян, он приходит наконец к окончательному заключению, что обычаи эти в давнее время господствовали в славянской земле, а именно в земле славян восточных: «Чьи бы то ни были эти обычаи, но они принадлежат, так сказать, самой земле, на которой уже тысячу лет живут славяне восточной отрасли (с. 358)».52 Но этот взгляд, поддерживаемый главным образом Забелиным и Иловайским, не имеет решительно никаких научных оснований, и можно только удивляться, как такие даровитые ученые удовлетворяются такими недостаточными данными для того только, чтобы спасти излюбленную теорию.53 Они пренебрегают сведениями, которые можно почерпнуть из древних писателей, ссылаясь на их неразвитость, односторонность, недальновидность и недостаток сведений. Но этот взгляд сам по себе недальновиден. Напротив, сведения, сообщаемые древними о гуннах с одной стороны и славянах с другой стороны (например Аммианом Марцеллином, Маврикием, Зосимом), достоверны, точны и драгоценны, и достаточно будет прочесть описание гуннов у Аммиана Марцеллина и у Приска, чтобы теория эта рушилась сама собой. Все писатели представляют нам славян народом более оседлым, земледельческим, сражающимся пешими. Между тем историк Зосим, упоминая о гуннах, говорит: «Живя вечно верхом на лошадях, они едва могли ходить на земле и потому вовсе не умели биться пешими, стоя твердо на ногах».

Вот что рассказывает современник гуннов, латинский писатель Аммиан Марцеллин: «О гуннах наши летописи едва упоминают, и то только как о диком и невообразимо свирепом племени, распространенном за Меотийскими болотами, на берегах Ледовитого моря. Когда родятся у них дети мужского пола, то они изрезывают им щеки, чтобы уничтожить всякий зародыш волоса, поэтому все гунны растут и старятся безбородыми, отвратительные и безобразные на вид. Однако у всех у них коренастый стан, члены сильные, шея толстая, голова огромная, спина сутуловатая, что придает строению их тела что-то сверхъестественное. Я сказал бы скорее, что это двуногие животные, а не люди, или – каменные столбы, грубо вытесанные в образ человека, которые выставляют на краях мостов. Этой отвратительной внешности соответствуют их повадки, свойственные скоту: пищу они едят не вареную и ничем не приправленную; взамен обыкновенных съестных припасов они довольствуются дикими кореньями и мясом первого попавшегося животного, которое кладут себе под сиденье на лошади и так его размягчают. У них нет домов, хотя бы тростниковых шалашей, и никакая кровля их не укрывает. Они живут, ночуя среди лесов и гор, терпеливо перенося холод, голод и жажду. Даже на пути встретив жилье, они без крайней необходимости не переступают за его порог: в жилье гунн никогда не считает себя в безопасности. Они носят одежду вроде туники из холста или из меха и, раз продевши в нее голову, не спускают с плеч, пока она сама не свалится лохмотьями. Голову покрывают меховыми шапками с опушкой, а свои волосистые ноги обертывают козлиною шкурою. Такая обувь, конечно, затрудняет ходьбу, отчего они вообще не способны сражаться на ногах пешими. Зато на своих лошадях, нескладных, но крепких, они точно прикованы: и справляют на их спине всякого рода дела, иногда сидя по-женски. День и ночь они живут на лошади, на ней продают и покупают, не слезая ни напиться, ни поесть, так и спят, прилегши только к сухопарой шее своего коня, и грезят там преспокойно. На лошадях же они рассуждают сообща о всяких своих делах». «Царской власти они не знают, но подчиняются избранным вождям». «Начиная битву, они разделяются на отряды и, поднимая ужасный крик, бросаются на врага». Рассыпавшись или соединившись, с быстротою молнии они и нападают и обращаются в бегство. Однако при своей подвижности они бессильны против земляной насыпи или против укрепленного лагеря. Но вот что особенно делает их наистрашнейшими воинами на свете: это, во-первых, их меткие удары стрелами, хотя бы и с далекого расстояния, у которых вместо железа, прикреплены очень искусно заостренные кости; во-вторых, когда в схватке, один на один, они дерутся мечами, то с необыкновенной ловкостью в одно мгновение накидывают на врага ремень (аркан) и тем лишают его всякого движения (Amm. Marc. XXXI. 2, 1-10).

Хлебопашеством гунны не занимаются, и никто их них не дотрагивается до плуга. Все они без крова, без отчизны, без всякой привычки к оседлому быту блуждают в пространстве, как будто все бегут дальше, перевозя за собой свои повозки, где их жены работают им одежду, родят и воспитывают их детей. Если спросить гунна: где ты родился? – он затруднится дать ответ, потому что, перекочевывая с места на место, не помнит своей настоящей родины. «Непостоянные и вероломные» в договорах, гунны тотчас переменяют свой образ действий, как скоро почуют, где прибыль. Они не более зверей понимают, что честно и что бесчестно. Самый разговор они