ведут двусмысленно и загадочно. Никакая религия их не связывает ничем: они ни во что не верят и поклоняются только золоту. Нравы их так непостоянны и сварливы, что в один и тот же день они без всякого повода и ссорятся и мирятся (Ibid. 2, 10–11).

Очевидно, не без причины все писатели говорят, что гунны двигались от Меотиды, с Востока, из Азии, а не от Балтийского моря. Можно совершенно согласиться с мнением, выводящим их из степи Гоби, Тунгусской долины Азии и причисляющей их к монгольскому племени.

Как известно, монгольское племя подразделялось на турецко-татарское и финское. Прежние исследования производили гуннов от монголо-финнов, говоря, что это была часть той ветви, к которой впоследствии принадлежали и мадьяры.[67] Но и это положение еще не доказано. Теперь считают более вероятным, что толчок к великому переселению народов был сообщен не пассивными финнами, а тюркским племенем, и следовательно, что среди гуннов господствовал элемент тюркский. Это было совершенно то же движение, которое впоследствии повторилось в лице аваров, болгар и других племен. Аттила основал сильную державу, в которой тюрки были главной составной частью, хотя под властью его находились, впрочем, не только эти племена; финны, граничившие с тюрками, также были захвачены движением гуннов. В Венгрии при дворе Аттилы, быть может, были и славяне.54

Еще больше под властью Аттилы находилось народов германского происхождения; как уже известно, остготы, подвинувшиеся после смерти Германариха в Трансильванию, долго оставались под властью гуннов и составляли важный элемент при дворе Аттилы. В пространстве между Дунаем и Тиссой можно было услышать языки – латинский, готский (скифский), гуннский и греческий; о последнем упоминает Приск. Однажды, во время пребывания его при дворе Аттилы,[68] к нему подошел человек, судя по платью – варвар, и приветствовал его на эллинском языке. Удивленный Приск спросил его, каким образом он попал сюда. Грек объяснил, что при взятии его родного брата гуннами он попал в плен и достался знатнейшему вельможе двора Аттилы. Впоследствии, отличившись в сражениях против римлян, он получил свободу, женился на варварке и остался жить у гуннов, «и я предпочитаю теперешнею жизнь своей прежней», заключил он свой рассказ, ибо «иноземцы, находящиеся у гуннов, после войны ведут жизнь спокойную; каждый пользуется тем, что у него есть, никем не тревожимый». Вместе с тем, как рассказывает Приск, грек этот весьма невыгодно отзывался о положении империи. «Жестокое взимание налогов, притеснения несправедливого, подкупного и бесконечного суда, наглое и непомерное взяточничество; при множестве законов – полнейшее беззаконие и тому подобные обычаи просвещенного народа делают жизнь невыносимою». Без сомнения, единомыслящих ему греков и римлян было немало, и не мудрено, что при дворе знаменитого варвара встречаем мы цивилизованных людей империи (Priscus Panites. Fragm., fr. 8).

Но по всему видно было, что этому большому разноплеменному государству не суждена великая будущность, хотя сам Аттила и оказался тонким политиком, знавшим положение тогдашнего мира от Евфрата до берега Африки, следившим за всеми событиями Европы и Римской империи. Предводитель разноплеменной массы, опираясь преимущественно на свою национальную тюркскую среду, Аттила явился только на некоторое время соперником римских императоров и германских конунгов. Казалось, что борьба между римским и варварским миром должна была решиться на Дунае, но с появлением гуннов, как известно, она была перенесена на Рейн; Аттила явился между двумя борющимися силами и направился в Галлию. Результаты нашествия известны: дойдя до Орлеана, Аттила остановился, так как знаменитый римский полководец Аэций успел соединить вестготов, франков и других варваров и двигался навстречу полчищам гуннов. Аттила отступил от города и выбрал себе поле битвы – campi Mauriaci или campi Catalaunici – в нескольких милях от Шалона; на другой день после ожесточенного сражения, в котором было убито до 160 000 человек, Аттила, разбитый наголову, двинулся в обратный путь. В этой битве встретились в первый раз после долгих лет два племени, когда-то жившие вместе на берегах Днепра и Днестра в степях южной России: остготы и вестготы. Благодаря храбрости последних и отваге короля и предводителя Теодориха, одержана была эта знаменательная Каталаунская победа, отсрочившая на несколько лет окончательное завоевание Италии. В 453 году Аттила с огромной массой войска двинулся с севера Италии по направлению к Риму. О противодействии, подобном тому, какое испытал он в Галлии от германских легионов Аэция, здесь не могло быть и речи. Аттила, приближавшийся уже к Риму,[69] был остановлен не войсками империи, а вмешательством духовенства: навстречу ему вышел римский епископ Лев I со Святыми Дарами и в сопровождении многочисленного клира. Предание говорит, что уважение к первосвященнику, влияние его увещаний, страх перед именем империи и священного Рима заставили грозного варвара отступить. Но к словам предания необходимо еще прибавить более прозаическое соображение: Аттила хорошо видел, что войско его, составленное из тюркских, германских и частью славянских племен, весьма быстро уменьшалось под влиянием непривычного для них жаркого климата Италии, и нашел гораздо более удобным на время отступить; Италия была спасена. В 457 году Аттила умер, и сыновья его, по выражению Иордана, многочисленные, как целое племя, завели между собой ссоры и распри.55

Держава Аттилы разделилась на несколько частей. Гунны опять исчезли в степях южной России, и только впоследствии являются остатки их племени в лице так называемых гуннов-болгар.

Таким образом, Рим и средняя Италия остались неприкосновенны, но впрочем, ненадолго: в 435 году совершилось известное нашествие вандалов под предводительством Гейзериха и десятидневный грабеж Рима. Империя, очевидно, представляла уже зрелище полного разрушения: она не могла защитить себя, и отпор варварским нападениям шел не от Рима, а от поселившихся на землях империи германцев.

Мы имеем прекрасный источник, могущий познакомить с состоянием империи в разбираемую нами эпоху: жизнь св. Северина (455–482), написанная его учеником аббатом Евгиппием, бесценное для нас сокровище, потому что оно бросает яркий отсвет на время и обстоятельства, о котором мы иначе не знали бы ничего, потому что и после него, и прежде дунайские страны остаются покрытыми глубоким мраком.

Жизнеописание Северина (Severinus) представляет нам картину римской провинции Норик (Noricum ripense) на Дунае непосредственно перед ее разорением и уничтожением. Аттила умер, и народы, сделавшиеся свободными, обращают оружие против друг друга и против жалких остатков Римской империи. Аллеманны и тюринги, проникшие за пограничный вал, распространяются в Реции все далее на юг и на восток. В Норике удерживается христианское население, но в каком положении! Со всех сторон его теснят варвары; раз нападает герульский отряд: они уводят в плен вышедших на