Это… вдохновляло.

Это… придавало сил.

Я открыла глаза.

И увидела нашу с Щицем связь. Пульсирующая розоватая нить отходила от его груди чуть повыше сердца.

— Прифрантился, — фыркнула я, без малейшего смущения расстегивая его белейшую рубашку, чтобы рассмотреть мою метку.

— Не ерзай, мне и без того сложно держать иллюзию.

По виску его стекали капли пота. Лицо заострилось, глаза впали. Руки дрожали: держать меня становилось с каждым мгновением все сложнее, а здесь у него не было горба, и не было той физической мощи, к которой он уже привык.

— Мы все равно не сможем вечно притворяться очень большим маком, Щиц. Ты не против, если я снова одолжу твою силу? Отпусти, но дай руку.

Он бы все равно долго меня не удержал, и лишь поэтому опустил на траву.

А потом выпрямился рядом со мной. Невероятно высокий. Помог подняться. Я оказалась ему… ну, по плечо.

— Я могу еще как-то помочь? — спросил он.

— Только сила.

— Можешь пить до дна, если нужно.

Самоотверженно. У него и оставалось-то… совсем чуть-чуть. Пара капель.

Но мне хватит и одной.

— Бабушка, эй!

Сгусток тьмы обернулся ко мне.

Она испоганила мое поле! Растоптанные маки, замерзшие маки, растерзанные маки: как долго мне придется приводить его в порядок?

Щиц положил руку мне на плечо, чтобы оставить мои собственные руки свободными. Я его не просила, но он знал, как надо; с его появления мы не произнесли вслух ни слова, и все равно говорили.

И вот я подумала: если бабушка может сожрать меня, то почему бы мне не сожрать бабушку? Что мне мешает?

Только то, что я хорошая?

И Щиц оставил мои руки свободными.

Щиц, поговаривают, съел пряничный домик и не подавился; злобный колдун, который слишком привык к своей мощи и даже сейчас боится сжать пальцы на моем плече слишком сильно, будто мои кости хрустальные, будто здесь у меня вообще могут сломаться кости.

Я выбрала черного колдуна, обманщика по сути своей лишь потому, что подобное тянется к подобному.

А еще мне это было выгодно.

Я раскинула руки.

— Бабуль!

Тьма уже неслась ко мне, и не нужно было звать ее второй раз; она врезалась мне в грудь, вгрызаясь в сердце.

— Бабуль, — сказала я тихо, — я тебя люблю.

И сжала ее в объятиях.

Мое сердце пропустило удар… другой…

И забилось снова.

Осталась только я, Щиц, и разоренное поле.

А потом я моргнула…

…и ничего не осталось.

— Нэй Дезовски, ну сколько можно! Ну поешьте хоть! Я посижу.

Голос Щица.

Пробуждение давалось мне нелегко: сознание будто увязло в болоте, и за этот голос я уцепилась, как за протянутую палку.

— Да ты кто вообще, парень? Не помню, чтобы я тебя нанимал.

Теплая рука погладила по голове, убрала прядь со лба. Папенька? Откуда в Академии взялся папенька?

— Нэй Дезовски, ну будет вам, будет. Хотите проверить конторские книги?

— А то я так не помню!

— Вы слишком устали, нэй Дезовски, вам правда стоит поесть… а лучше поспать, ну…

— Ну уж нет, сколько можно меня дурачить! Аката! А ну, прикажи принести мне бесовы книги!

— Аферий, мальчик дело говорит, — почему-то прошептала тетенька, — шел бы ты спать, на тебе же лица нет!

— Моя дочь в таком состоянии! Куда я должен идти, а?

Я услышала, как Щиц тяжело вздыхает. Захотелось открыть глаза, но пока не хватало сил.

— Я не хотел вам говорить, нэй Дезовски, но у вас… э-э-э… конюшни горят.

С грохотом упал стул.

— Которые?

— Те, что под управлением нэя Радимски, — слишком быстро ответил Щиц, — Бонни!

Знакомый топот, надо же, так легко поверил…

— А?

— Догони нэя Дезовски и отправь уже спать.

Мелкие девичьи шаги, шорох крыльев — ушла.

— Молодой человек, я же просила не злоупотреблять внушениями!

— Тайе Аката, если вы так волнуетесь за нэя Аферия, то идите и проследите, как управится Бонни, — буркнул Щиц, — не злоупотреблять! Да его лекарь мне весь мозг выклевал: «прободение язвы в анамнезе!», «не давайте переутомляться!», а он торчит на этом бесовом стуле круглые сутки, носом в документы… Как прижмет, так «молодой человек, повлияйте!», а как спасибо сказать… Будто на него вообще можно повлиять, не спал бы на ходу, поддался бы, как же!.. Ушла. Эль, можешь открывать глаза.

Я с трудом разлепила один.

Щиц поднял стул, сел. Нахмурился, взял меня за руку.

Сразу стало лучше. Сил хватило и на второй глаз.

— Привет.

— Привет, — прошептала я, с трудом ворочая распухшим языком, — не подашь воды?

— Тогда мне придется отпустить твою руку.

Сила, которой он так щедро делился, и удерживала меня в сознании, так что я как могла сжала пальцы.

— Потерплю, оставайся. Я… Аюват?

Щиц задумался.

— Дома. Если я правильно понял вопрос.

— А… Бонни?

— Отстранили от занятий за высшую некромантию. На месяц. Она только рада была с тобой поехать.

— Я…

— Две недели. Папенька твой отказался оставить тебя в Академии и раскошелился на телепорт. Не думал, что мне в жизни доведется, колдуна ему разыскали аж из Шеня… — Щиц чуть не увлекся, и я уже приготовилась было слушать длинные и пространные описания устройства телепортов, но сил сделать заинтересованное лицо не было; Щиц посмотрел на меня и осекся, кашлянул неловко, — В общем, ты не просыпалась… Он паниковал. Все две недели. Письма его, кстати, у тетки твоей лежали, она все надеялась, что ты за ними зайдешь, ну. Но ты не спрашивай, она теперь в жизни не признается. По секрету.

Он говорил слишком быстро, и я с трудом его понимала.

Горб его, кстати, никуда не делся. Но раз с бабушкой разобралась, то и с этим как-нибудь… если бы только так не хотелось спать…

— А ты?..

— Меня Онни вывела также, как и помогла к тебе прийти. Она специалист все-таки… Маркарет побежала звать на помощь, я так сразу не сообразил, а она… Ты бы видела, как Аката Онни к тебе тащила, пинками, за шкирку, и никакая магия той отбиться не помогла… Как узнала, что ты к Онни уже обращалась, а она ничего, так разъярилась… Так что меня Онни к тебе закинула, как хрустального, ну. Раз уж связь есть, то и направление смогла взять… И обратно. А ты, вот, своим ходом выбиралась… долго. Слишком сильная, чтобы Онни смогла тебя подцепить, она и не стала, сказала, тебе самой надо, — он повысил голос, явно передразнивая, — «пройти весь путь до пробуждения».