Но еще большее впечатление производят на нее рисунки из квартиры Джона. Глаза на стенах. Она сжимает мою руку.

— Он любит ее.

— Знаю, — говорю я с облегчением, чувствуя себя в некоей новой зоне комфорта.

— Дай-ка мне свой телефон. Поставлю будильник, чтобы не проспал проверку своего мешочка.

И я обнимаю ее, мою любящую, заботливую жену.

Хлоя

Александра снова оглядывает двор и делает это уже не в первый раз с тех пор, как мы приехали сюда, и она увидела наши дома, наши ухоженные лужайки. Вы что, ребята, используете пестициды? Она качает головой.

— Такое впечатление, что у вас крепкая мужская дружба.

В чем-то она права. Наша вечеринка — это встреча мыслей, вкусов, отрыв, эй, мужик, где «Файрбол»? Наша вечеринка — настоящий праздник, начало нашей совместной жизни, гулянка, где народ зависает над кегами[89] и играет в корнхол[90]. Здесь дети танцуют тверк[91], а мои друзья из Нью-Йорка и мои местные друзья обнюхивают друг друга, как собаки в парке. Мне это нравится. Нравится все. И Кэр знает, что мне это нравится, что я люблю сводить разных людей, что мне нравится звук бутылочных ракет, нью-гэмпширский акцент, надоедливое и неумолчное жужжание москитов.

Наши имена повсюду, куда ни посмотри. Хлоя и Кэрриг. В Нью-Йорке наше решение пожениться касалось только нас. Теперь оно расширяется, становится шаром, которому предстоит принять наших родителей и друзей. Моя мать, всегда относившаяся к браку пренебрежительно — мужа любая может завести, да не любая может художницей стать, — расхаживает с картинами, которые мы должны как-то использовать. Я ожидала, что будет шумно. Я ожидала, что будет тесно, но не предвидела этого ощущения надувающегося шара, этого — у меня есть только одно подходящее по смыслу слово — саспенса.

Александра озадачена моим выбором слов.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает она. — Не могу представить ничего более обыденного, чем помолвка. Мы все прекрасно знаем, что будет дальше. Свадьба, дети, бла-бла-бла… без обид. Буквально нулевой саспенс.

Я смеюсь и пожимаю плечами.

— Просто я такая нервная.

На улице меня хватает за руку соседка. Хлоя, чудесно выглядишь, давай сфотографируемся. Люди останавливают меня, говорят, что плакали, когда свою речь произносил Кэрриг, настолько прекрасной она была. Всем пришлась по вкусу такая строчка: «Хлоя, мы родились здесь, в одном городе, потому что так распорядилась судьба». Может быть, он прав. Может быть, это судьба. И погода стоит самая подходящая для такого рода вечеринки: волшебный воздух Новой Англии, умеренная влажность, ветерок между деревьев. Мы все, каждый наш шаг и каждый жест, обретаем достоинство и величие на фоне этой тишины, этого черного неба, выделяющего каждого светлячка, каждую белозубую улыбку.

Кэрриг шлепает меня пониже спины.

— Твоя очередь.

На столах, дизайн которых придумала я сама, мы играем в пив-понг. На всем, что попало под руку, я рисую наши инициалы: на бокалах, на столах, на шарах, на бутылочных этикетках. Я не ложилась спать и потеряла счет времени, а потом, в четыре часа утра, все же сдалась. На минуту-другую я позволила себе ощутить ее, симметрию моей жизни. Сколько нужно положить трудов, чтобы вырасти и подняться над своим дерьмом, и вот ты выросла, ты снова в том же своем дерьме, но оно по крайней мере выглядит иначе, и на столах коктейльные салфетки с именами, а не листки из блокнота. Я поплакала, а потом успокоилась и с удивлением обнаружила, насколько иначе все воспринимается. Я меняюсь. Может быть, в этом и есть саспенс. Кем мы станем?

Кэрриг снова меня подталкивает.

— Твоя очередь.

Мои старания только раздражают его мать. Я слышала, как она шептала соседке: «Кому это нужно, расписываться на каждой чашке? Что она хочет доказать?» Я макаю в воду два моих шара, розовый и белый, прицеливаюсь и бросаю. Еще один знак судьбы. Обычно мне ужасно не везет в этой игре, но сегодня у меня белая полоса, и я не могу промахнуться. Кэрриг поднимает меня на руках; ему нравится, когда я выигрываю. Это еще одно доказательство, что я — его девушка, что мы из одного теста. Александра хмурится, и до меня вдруг доходит, что ведь она заменила Ноэль. Мне нужна подруга, которая не станет рявкать: «Кто ты такая с этим своим пив-понгом?»

— Снова твой ход, — говорит Кэрриг и целует меня.

Теперь я нацеливаюсь на чашку на краю стола — вариант потруднее. Зрители хлопают, улюлюкают. Чувствую на талии руки Кэррига. Прищуриваюсь. Задерживаю дыхание. И… есть! Кэрриг подхватывает меня, подбрасывает, кружит, а вокруг кричат, скандируют. Во всем этом можно утонуть, но я держусь и вдруг вижу за деревьями какое-то мелькание, крупинку света. Кэр опускает меня.

— Ты в порядке, малыш?

Я отступаю в сторону, чтобы получше рассмотреть ту штуку за деревьями. Сердце спешит и сбивается с хода. Вот он наклонился… тот человек… мужчина, определенно мужчина.

Кэр подзывает Пингвина.

— Старик, принеси ей воды, а?

Мое сердце — бомба. Незнакомец выпрямляется. Ветки мешают рассмотреть его, но еще раньше, чем он поднимает голову, я понимаю, что это не тот, о ком я подумала. Это не Джон. Незнакомец — пожилой мужчина, и, заметив, что я увидела его, он улыбается. В руке у него один из моих шаров.

Я целую Кэррига в щеку.

— Сейчас вернусь. И воды принесу, обещаю.

Незнакомец заговаривает первым, и я сразу понимаю, что он не местный.

— Спасибо, что принесли. Не хотелось бы, чтобы им подавилась какая-нибудь птичка.

Он улыбается.

— Я не такой святой. Учитывая, как у вас идут дела, я мог бы отнести этот шар в Музей изящных искусств и выбить из них пару тысяч баксов.

Человек он простой, что-то между отцом и дедушкой. Его легко представить на вокзале опоздавшим на поезд. Я предлагаю ему выпить, и он идет за мной к бару.

— Не расслышала ваше имя.

— Содовую, пожалуйста, — говорит незнакомец бармену и поворачивается ко мне. — Эггз. Можете называть меня Эггз.

Мы обмениваемся рукопожатием, и я отпускаю туповатую шутку насчет того, что всегда чувствую себя неловко в такие моменты. Нужно ли представляться, когда ясно, что человек, с которым разговариваешь, знает тебя? Он вежливо смеется, но отвлекаться на пустые разговоры не хочет. И в том, как он пьет, неторопливо, словно пробуя воду, ощущается некая целеустремленность.