Пара человек услышали ее реплику. Это несправедливо. Облажался я, а виновато опускает голову она.

— Клянусь тебе, это все. Конец. Обещаю.

— Где ты был сейчас?

Если бы не любила, то и не спрашивала бы, так что знак хороший. Я рассказываю ей все. Не спеша. Как нашел Джона Бронсона. Как нашел его квартиру. Но ее глаза пусты.

— Ло. Это большое дело.

Она подбирает сумочку и направляется к двери.

Вот тут оно и случается, крах. Мы официально становимся парой, которая не просто ссорится, придя к вам на вечеринку, но и выясняет отношения за дверью.

— Ло, пожалуйста.

Она даже не смотрит на меня.

А ведь когда-то это было наше место. В самом начале, когда мы только сошлись, оно было нам не по карману, но мы чувствовали себя такими богачами, имея друг друга, что приходили сюда раз в месяц просто так, без всякой причины. Здесь все было лучшее. Лучшая пицца. Лучшие ароматы. И лучший секс, когда мы приходили отсюда домой. Мы верили в себя и действовали на основе этой веры. Все было до. До светящихся уточек на стенах. До Чаки.

Пытаюсь еще раз.

— Пожалуйста, Ло. Скажи, что мне сделать.

Она поворачивается ко мне как учительница. Сейчас она мне не жена. Она смотрит на меня, как чужая, как наблюдатель, как я смотрю на преступника в камере по ту сторону стекла. Она приберегла все на сейчас, эту разборку, это бичевание. Это еще не казнь, но уже проблема.

— Ты с этим своим чаем. Завариваешь пятнадцать минут.

— Там так написано. У меня нет навязчивых идей.

— Почитай внимательнее, Эгги. Там сказано, что идеальное время для заварки — пятнадцать минут. Но можно заваривать и десять. Нам не говорят это напрямую, но, допуская, что пятнадцать минут не обязательное время, они признают, что жизнь не всегда идет по расписанию. Что иногда возникают обстоятельства, в которых не нужно заваривать чай пятнадцать минут. Может быть, твоя жена устала от четырех походов в аптеку в один день, от двух поездок в Брэдли, как всегда, в одиночестве, и, может быть — может быть, — не стоит постоянно спрашивать, заваривался ли чай пятнадцать минут. Может быть, ты не станешь придираться, потому что у нее мешки под глазами, которых не было до твоего мешочка. Да, мы все знаем, почему ты не пошел вовремя к врачу. Ты не хочешь быть частью этой семьи.

У меня холодеет внутри. Хочется смять букеты, порвать на кусочки и выбросить.

— Ло, пожалуйста, я же стараюсь…

Она убирает волосы за уши, как это делает Марко.

— Так вот. Я пойду на эту вечеринку, потому что там мой мальчик, и я имею полное право быть там, есть пиццу, выпивать и праздновать все хорошее, что есть у меня в жизни. Ты этого не хочешь? Прекрасно. Тогда уходи, а я останусь.

— Подожди.

Она наставляет на меня палец с накрашенным ногтем. Раньше Ло никогда не красила ногти. Теперь, когда она рядом, я вижу, что у нее и веки блестят.

— Нет, Эгги, нет.

Ло поворачивается, но я не могу допустить, чтобы она ушла, не могу потерять ее и все сразу.

— Думаешь, ты такая идеальная? Ты со своими деточками. Мои дети, мои дети. Ты повторяешь это как какое-то магическое заклятие, как будто от постоянного повторения они и в самом деле станут твоими.

Она дрожит.

— Прекрати.

Но я уже не могу остановиться. Я — поезд.

— Думаешь, там твой ребенок? Нет, он не твой ребенок. У него есть родители. Я видел их, когда пришел сюда. Я слышал, как его отец рассказывал о семейном времяпрепровождении. У него есть сестра и есть мать. У него есть отец. Отца зовут Лорн, а мать — Пэтси. Я слышал, когда искал тебя, как они вспоминали поездку на «Гамильтон»[84], где заняли целый ряд. Целый ряд, Ло, вот какая большая у них семья. Мы не они, и они не мы. Но ты никак не унимаешься. Ты выставляешь себя дурой, постоянно пытаясь влезть, протиснуться в их семью, потому что тебя не устраиваем мы. Вот наша семья, Ло. Ты и я. Чаки здесь нет, и его никогда с нами не будет. Хочешь семью? Это я. Я — твоя семья. Мы с тобой — семья. Остановись. Перестань втягивать сюда этих детей. Мы с тобой. Мы, двое. Этого должно быть достаточно. Тебя не устраивает? Думаешь, я не вижу, что ты накрасила ногти? Думаешь, я не вижу, как ты делаешь вид, что меня здесь нет?

Мне казалось, что общение начинается с чувства, с мысли. Ты говоришь, потому что хочешь что-то сказать. Но меня трясет. Эти слова будто не мои. Но они произнесены, а значит, они мои, это я их сказал. Она стоит и смотрит на меня. Извиняться поздно, слишком много сказано. Пытаюсь понять, что написано на ее лице, лице школьной учительницы. И не могу.

— Хватит. Перестань смотреть на меня. Дай мне посмотреть на тебя.

В ресторане хлопают — кто-то произнес речь. Произнес слова любви. Кто-то, но не я. Мои слова — слова ненависти. Так хочется посмотреть себе под ноги, опустить голову. Но я должен отвоевать ее. Она сказала: «Дай мне посмотреть на тебя». Это так трудно. Я уже и не помню, когда мне было так же трудно. Вот этого я и боюсь больше всего: что мой мальчик посмотрит на меня и все поймет.

— Эгги. — Она целует мое запястье. — Тебе нужно поехать и увидеть его.

— Знаю. — Я слышу это в ее голосе: я в порядке, мы в порядке, все хорошо… пока.

Я обнимаю ее, и она плачет. Совсем немножко, чуть-чуть. Роняет несколько слезинок, как бывало вначале, в те первые дни, когда у Чаки появились проблемы, когда еще была надежда, что он поправится.

— Итак, ты возвращаешься в Нашуа?

— Да.

— Надеюсь, Эгги, ты найдешь этого парня. И знай, я на твоей стороне.

— Знаю, Ло.

— Ты ведь знаешь, я вовсе не думаю, что ты спятил. Я только хочу, чтобы ты победил. Я знаю, как работает твоя голова. Знаю, как ты все видишь.

— Да, Ло.

— Но тебе и дома нужно быть таким. — Она отстраняется. Облизывает губы. — Тут есть один профессор, мы с ним давно не виделись. Он развелся и, знаешь, ходит кругами. Все пытается угостить меня, уже трижды упоминал, что у него новенький дом в Ньюпорте… — Она смеется. — Эгги, я тебя искала. Хочу, чтобы ты был здесь.

— Извини.

А ведь это серьезно. Насчет нового дома в Ньюпорте.

— Я здесь.

— Хорошо, — говорит она. — Ты останешься со мной и войдешь со мной, потому что я так хочу, потому что так это и работает.

Она роется в сумочке и достает несколько чайных пакетиков моего чая для смягчения горла.

— Вот. Принесла для тебя.

Я беру пакетики и кладу в карман. Не благодарю. Сейчас не тот момент — баланс сместился. Месяцами она заботилась обо мне, а я расшумелся из-за пустяка. Я открываю дверь, и она тихо, чтобы никто не слышал, шепчет: