остановились. При лунном свете, падавшем на них, легко было рассмотреть, что это лица мятежников, но мятежников, не встречающих отпора.

На корме никто им не мешал. Предатель — старший штурман — сказал правду: капитан спал, и барк был в их руках.

На руле все еще стоял Гомец, и рядом с ним его приятель Гернандец. Никто из них еще не знал о происшедшем, хотя днем до них доносился какой-то подозрительный шепот, и они приготовились к возможности недоразумений.

Вопрос, занимавший их, был совсем другого рода. Первым заговорил Гернандец.

— А что нам делать с девицами, когда мы сойдем на берег?

— Жениться на них, конечно, — живо ответил другой. — По крайней мере, что касается меня, то я именно так и намерен поступить с доньей Кармен. А ты, вероятно, с Иньесой сделаешь то же?

— Разумеется, если только мне удастся последовать твоему примеру.

— Непременно. Это будет легко, дружище.

— А я не надеюсь. По-моему, будут всякие затруднения, и даже немалые.

— Какие именно?

— Предположим, что они не согласятся.

— Наплевать на их согласие. Должны же они согласиться, пусть это тебя не пугает. Будет ли это им приятно или нет, мы добьемся брачного обряда в той или иной форме. За это я ручаюсь, если только я не ошибся в цели, к которой мы стремимся, и в людях, с которыми нам надлежит встретиться. Если бы патер Падиерна был в живых, то он обвенчал бы меня с Кармен Монтихо, не спрашивая ее согласия и не обращая никакого внимания на ее ответы, каковы бы они ни были. Если же он уже покоится в могиле, я рассчитываю на молодого патера Гонзага, в мое время занимавшегося спасением грешных душ в церковке, весьма близкой к тем местам, где мы надеемся пристать. В случае же невозможности отыскать моих старых приятелей найдется целая куча людей, готовых завязать узел, который составит счастье всей нашей жизни. Уверяю тебя, дружище, что ты приближаешься к настоящему земному раю и обретешь его в Сант-Яго.

— Надеюсь, что все случится, как ты обещаешь.

— Можешь не беспокоиться. Раз мы доберемся до старого города провинции Верагуа с девочками в роли наших жен (а они не будут в состоянии долго оспаривать наших прав на них), мы, без страха за наши неподходящие физиономии, можем сделаться членами приличного общества. Притом же с нашими мешками золота на спине мы заживем весело и роскошно, там или в ином месте, где бы нам ни вздумалось. Вернуться же в твою милую Калифорнию, как ты ее называешь, тебе тогда и в голову не взбредет.

— Так ты уже вообразил, что мы непременно на них женимся?

— Конечно, и у меня есть к тому основания. Я не стал бы так хлопотать, раз они и без того в нашей власти и должны нам подчиняться. Делай, как знаешь, но я думаю, что и ты заинтересован в том, чтобы наши «принципы» получили право превратиться в владетельных принцесс.

— На что ты намекаешь?

— Ты, очевидно, забыл, что у обоих барышень большие имения в Испании, как мне сообщил недавно мой достойный дружок Мартинец. Донья Кармен сделается очаровательной наследницей богатств после смерти своего отца, то есть, короче говоря, очень скоро. Я нисколько не претендую на его золото, но его земли в Бискайе или еще где-то перейдут когда-нибудь, благодаря всемогущей судьбе, под мой надзор и в мою полную собственность. А донья Иньеса в то же время владеет бесчисленным количеством акров земли в Андалузии, да, кроме того, несколькими десятками домов на лучших улицах Кадикса. Чтобы добиться всех сокровищ, надо превратить девочек в наших жен.

— Я разнюхал все, что касается андалузских имений, и старый ростовщик, который знает больше меня, обещал, если мы женимся, выдать под них ссуду. Но поверь, что меня соблазняют в этом деле не только деньги. Я безумно влюблен в Иньесу, так влюблен, что, если б у нее не было и медного гроша, я все равно женился бы на ней.

— Скажи, что ты скорей хотел бы быть повелителем, чем мужем. Как только мы будем на суше, я тоже начну учить свою Кармен покорности. Высокомерная красотка узнает, что значит быть женой, а если она окажется непослушной, тогда, клянусь всеми богами, я тотчас, как заполучу бискайские поместья, дам ей развод. Тогда пусть себе, если захочет, идет на все четыре стороны. Черт! Что там внизу?

Это восклицание вырвалось у него при виде людей, собравшихся на баке. При ясном свете полной луны можно было заметить, что в сборе был если не весь целиком, то почти весь экипаж. В этом лунном освещении ясно выступили резкие жесты матросов, а громко звучавшие голоса доказывали, что там обсуждается серьезное дело.

Что бы это могло быть? Люди первой, давно смененной вахты, казалось, должны были спать на своих койках. Почему же они находились теперь на палубе? Это удивило находившихся у руля. В то время как они терялись в догадках, младший штурман поспешно, но точно крадучись подходил к ним.

— Что там такое? — спросил Гомец.

— Тревога! — ответил Падилла. — Мятеж среди тех, кому мы предложили быть нашими помощниками.

— Неужели? А что они требуют?

— Чтобы дележ был поровну, и твердо настаивают на этом.

— Ну их к дьяволу!

— Старый черт Страйкер — зачинщик всего. Но кто вас особенно удивит — это старший штурман. Он знает все наши планы и присоединяется к нам. Во главе мятежников он требует того же, и они клянутся, что в случае нашего несогласия разделить все поровну они силой возьмут свое. Я незаметно пробирался к вам, чтобы спросить: что нам делать?

— А их решение неизменно?

— По их словам, они готовы бороться на жизнь и на смерть.

— В таком случае, — пробормотал Гомец после минутного молчания, — придется уступить их требованиям. Другого выхода нет. Возвращайся туда, Падилла, и придумай, как их успокоить. Будь оно проклято, это неожиданное препятствие!

Падилла собирался