в Воскресенске-33, где ставили пятерки просто за то, что кто-то когда-то подумал, что из Дианы Белогорской вырастет местная знаменитость, а еще и потому, что ее отец Анатолий Белогорский отличался весьма крутым нравом и ездил на дорогом тонированном джипе, а до самой Дианы Анатольевны дела не было решительно никому. Впрочем, как и всегда.

7

В универе Диану невзлюбили почти сразу. Ее однокурсники, золотая молодежь, все сплошь москвичи, были детками богатых родителей и для них она так и оставалась странной девочкой из захолустья.

«Подожди, как называется твой город?» — спрашивали ее, презрительно щурясь.

«Воскресенск-33», — терпеливо отвечала Диана первое время.

«Не слышали о таком».

Конечно, не слышали. Никто не слышал. Потом Диане так надоело объяснять, где находится ее родной город, что на вопрос, откуда она, Белогорская попеременно начала отвечать, что из Екатеринбурга или из Челябинска. Реакция, впрочем, сильно не отличалась. Эти золотые детки были уверены, что за пределами МКАД ходят люди с песьими головами. Так что и Диана сильно невзлюбила своих одногруппников. У мальчишек подростковые прыщи и грязные кроссовки; у девчонок уродливый кричащий маникюр, верх безвкусицы; пустые разговоры, сплетни — скука смертная; умереть от скуки можно было и в Воскресенске-33, незачем было тащиться в Москву. Прокудин, кажется, гей, Рябова — шлюшка, Протасова, как бы ни выпендривалась, девственница, ах, и эти люди смеют что-то предъявлять Диане, ах-ах-ах.

Потом за ней закрепилась слава девушки, «которая расцарапала лицо старосте группы», и все эти прокудины, рябовы, протасовы невзлюбили ее еще больше. Это была гнусная история с примесью лицемерия. На самом деле Диана не расцарапала лицо этой самой старосте, высокой нескладной блондинке по фамилии Мазур, но, конечно же, хотела расцарапать, и очень даже хотела. Эта Мазур как-то в курилке (курили на крыльце, юристы и экономисты распределялись по отдельным группам, эти группы никогда не смешивались) заявила, что отец Дианы — цитата — «какой-то бандюган из девяностых». Об этом совершенно случайно, через левых сочувствующих, узнала сама Диана, вызвала грымзу Мазур на серьезный разговор, пообещала расцарапать лицо, и Мазур сразу как-то поникла, стушевалась, пообещала не распускать более слухов, словом, всячески признала свою капитуляцию, но — вот ведь незадача! — кто-то же распустил слух о расцарапанном лице!

Еще Диану не любили из-за того, что догадывались о ее сомнительной ориентации. Не то чтобы ей нравились парни, не то чтобы ей нравились девушки — она одинаково недолюбливала всех. Это была увлекательная игра, что-то вроде квеста в реальной жизни, целью квеста было затащить в постель как можно большее количество людей, чем недоступней объекты, тем интересней, а то, что в процессе игры у «объектов» появляются какие-то там чувства и бьются какие-то там сердца, Диану не интересовало, она не очень-то любила, когда распускали сопли. В институте, Диана была уверена, ее считали шлюхой. Заносчивой, спесивой провинциалкой, на которой пробы негде ставить. Дочкой бандита из девяностых. В сущности, все эти определения были верными.

Диана Белогорская, сама однажды перенесшая тяжелую потерю, редко вспоминала, что когда-то и у нее было сердце. Родители насильно разлучили ее с любимым Крапивиным, она так и не смирилась с этой утратой. Егора она любила, и не потому, что он был спортивным красавчиком, гордостью школы и вторым после самой Дианы претендентом на то, чтобы стать местной (а может, и не местной) знаменитостью, а потому что именно с ним складывался пазл. Была в их отношениях какая-то завершенность. А самое ужасное, что Диана так и не узнала, куда Егор уехал со своей семьей, — они исчезли так быстро, не сказав никому ни слова. Так бывает, когда твоего сына избивают по приказу самого Белогорского.

Сама же Диана была уверена, что после исчезновения Крапивина второй раз похоронила себя заживо. Первый раз — когда ее привезли в дорогую московскую клинику, где с помощью остеотомии из нее пытались сделать супермодель.

Третий раз случится то ли в аэропорту Домодедово, то ли в аэропорту Внуково, то ли в аэропорту Шереметьево. Больше всего Диану пугало возвращение домой, к отцу. Пугало настолько сильно, что холодели ладони и деревенели пальцы. Отец мог сделать что угодно. Натурально, и Диана в этом даже не сомневалась, он мог ее убить. Диана до смерти боялась своего отца. Она была абсолютно уверена в том, что ее отец, бывший бандит, бывший криминальный авторитет, был способен на все; ни разу не сомневалась в том, что именно он организовал жестокое избиение ее возлюбленного, несчастного Егора Крапивина. Этот человек убивал все, к чему прикасался.

Решение пришло к Диане, уже когда она летела в самолете. Григорьев! Вот кто может помочь и спасти. Точно. Высокий, статный, с умными проницательными глазами, настоящий мужчина. И пускай он тоже был бандитом в девяностые — Диана была уверена, что он убил гораздо меньше людей, чем ее отец, более того, ходили слухи, что ее отец, то есть господин Белогорский, чуть было не убил Григорьева, нанеся тому несколько ножевых ранений, и Григорьев вообще чудом остался жив. Возможно, эта история была выдумкой от начала до конца, но отчего-то Диана в нее верила.

План нарисовался сам собой — Диана приземлится в аэропорту, сядет в рейсовый автобус до Воскресенска-33, потом на вокзале поймает такси, но приедет не домой, а в квартиру на Столетова, где ее уже ждет (непременно-непременно ждет) красивый, как голливудский актер, Виктор Григорьев. Диану даже не смущало наличие госпожи Григорьевой. Подумаешь, супруга. Для начала надо было втереться в доверие к ним обоим — ну кто, в самом деле, прогонит несчастную девушку, жертву отца-тирана, которую только что исключили из института? Надо не иметь сердца, чтобы такое сделать. А потом, под покровом темноты, можно будет соблазнить Григорьева — в чем в чем, а в своей красоте Диана не сомневалась никогда. Еще ни один мужчина не устоял перед этой красотой — не устоит и Григорьев. Убаюканная этими мыслями, Диана сладко уснула и проснулась только тогда, когда самолет начал заходить на посадку.

8

— А еще я никогда не думал, что от секса можно устать, — признался Костя, паркуя машину во дворе Женькиной сталинки. — Но черт побери, мне тридцать лет. Тридцать, а не семнадцать. И я… устал.

Право руля, лево руля — причалили, остановились. Прямо по курсу — зеленый мусорный бак, огромными буквами написано «ЖКУ 13666». В зеркале заднего вида отразился недовольный Женька, которому, очевидно, слегка поднадоело слушать шокирующие подробности Костиной интимной жизни — он едва ли не глаза закатывал. Женька — очки в дорогущей оправе, серое пальто «с перламутровыми пуговицами», кожаные перчатки —