квартира продана. Сейчас в ней никто не живет. Новые хозяева делают ремонт. — Он вопросительно посмотрел на меня и добавил: — Что-то случилось?

— Наверное, случилось, если квартира продана, я не знаю. Мы со Светланой разбежались. Она с сыном живет отдельно, — я помялся и направился в сторону дома. Зоров пошел следом. У двери я его подождал и запустил вовнутрь. Затем предложил раздеться — снять куртку и уж, затем пройти в комнату. Алексей не понимал в чем дело. Тишина в квартире его насторожила. Он, раскрыв рот, хотел что-то громко сказать, но неожиданно поперхнулся и ничего не сказав замолчал, лишь по-рыбьи черпал воздух.

— Отец болен, — сказал я. — Иди за мной. — И повел Зорова в кабинет.

Николай Валентович лежал пластом — неподвижно.

— Что с ним? — шепотом спросил Алексей. Я ничего не сказал, а лишь пододвинул один из стульев. Он сел, и я тут же устроился рядом.

Отец открыл глаза и посмотрел вначале на меня, затем на Зорова. Кивнул ему и неторопливо выдавил из себя:

— От Филиппа Григорьевича что-нибудь слышно, есть какие вести? — и сам же ответил:

— Нет, я вижу, нет никаких вестей. Пропал он. Фашисты его убили — религиозные фанатики. Это они все. Я думал, что мы их победили в сорок пятом, — видно ошибался. Они снова рвутся взять реванш. Это все связано с религией. — Он помолчал, затем снова продолжил: — Раньше у нас была одна вера — в счастливое будущее — коммунизм. Нет теперь ее этой веры. Нет, у народа желания быть одинаково счастливыми. Я не понимаю, зачем мне христианское счастье или мусульманское. Не нужно и иудейское… — Не желаю я непременно — своего счастья. Мне необходимо — народное счастье. Не буду я ради своего счастья убивать людей. А они ради своего — перегрызть всем глотки готовы. Что за люди? И люди это?

Николай Валентович говорил все тише и тише. Его голос угасал. Я быстро подхватился со стула и побежал звать мать и сестру. Они, заслышав шум моих шагов, тут же появились в дверях. Любовь Ивановна взглянула на меня и все поняла.

Мы стали прощаться с Николаем Валентовичем.

Последние слова отца были адресованы мне:

— Андрей у тебя все будет хорошо, я это знаю, — прошептал он и затих.

Слова отца меня успокоили. Я ему верил. Он не мог сказать просто так, лишь бы что-то сказать. Перед смертью не лебезят — режут матку правду. Что есть, то и говорят или, что предчувствуют. Я убедился в сказанном несколько позже — не прошло и года.

Инга плакала. Я не слышал, чтобы так плакали. У меня во рту вдруг все высохло. Слов не было. Только из глаз катились слезы. Алексей стоял не в силах был сдвинуться. Одна мать не растерялась. Она закрыла рукой Николаю Валентовичу глаза, перекрестила его и бросилась звонить в больницу и еще друзьям.

Мне они — друзья Николая Валентовича были мало знакомы. Они у нас редко бывали. Отец делил одна сфера — работа и другая сфера — дом. Дома он редко кого привечал. Порог переступало мало людей, и еще, если и переступали, то не преднамеренно — случайно.

На звонок матери быстро без задержки приехала «карета скорой помощи». Врач тут же констатировал смерть и написал соответствующую бумагу.

Похороны состоялись через три дня. Я, и подумать, не смел, что у отца столько много друзей, товарищей, хороших знакомых. Один был даже из богатых. Это он когда-то нашел Николая Валентовича и вызвал к себе в Москву. Я понял все сразу из первых его слов. Он прикатил на мощном джипе и принялся распоряжаться. Из машины выгрузили много самых разных свертков, контейнеры с салатами, коробки со спиртным. Денег этот богатый не пожалел. Матери было неудобно. Однако она с трудом, но противостояла ему.

— Я делаю все, что могу. Мне хорошо был известен Николай Валентович. У меня, лучшего друга не было, — сказал богатый.

— Но я вас совсем не знаю, — услышал я голос матери. — Не беда. Давайте познакомимся, — сказал плотный широкоплечий мужчина в черном добротном костюме, и я подумал, если бы не причина — похороны отца — он бы приехал в малиновом пиджаке, не иначе.

Через какой-то час-два у дома — яблоку негде было упасть — стояло множество разнообразных черных машин.

Кроме богатого благодетеля мне на помощь пришел Олег Анатольевич. Он занимался простыми, но важными делами: договорился о месте на кладбище, нанял рабочих копать могилу, заказал венки. Любовь Ивановна ничего делать не могла, была не в состоянии. Она с заплаканным лицом принимала соболезнования. Однако мать все-таки нашла в себе силы и удержала «руку дающую» — нашего благодетеля. Наверное, из-за этого похороны прошли благопристойно. Он сбавил свой пыл. Любовь Ивановна сказала ему прямо без обиняков:

— Мой муж не был этим…, — и многозначительно покрутила рукой, шепотом добавила, — мафиози или же… — Друг отца понял и извинился, сказал, что он тоже не мафиози, просто хотел как лучше.

На похоронах у Николая Валентовича присутствовали отдельные представители из министерства и еще, вдруг неизвестно откуда прознавшие, отцы города. Я пригласил Виктора Преснова. Он был трезв, пришел с родителями Ниной Михайловной и Василием Владимировичем. Валентина у нас в доме появилась позже, отдельно от мужа. Она вела себя несколько странно. Я уже после узнал — женщина была беременна. Побывал и Михаил Крутов с женой Татьяной Полнушкой. Я не удержался и спросил у друга:

— А где твой отец и мать?

— Отца я не пустил. Ты же знаешь, он любитель выпить. Мать без него не пошла. — Однако тот сына не послушался и несколько позже, но пришел. Он долго и со слезами громко говорил о Николае Валентовиче, о его добрых делах.

Николай Валентович себя показал в городке с хорошей стороны. Он многим помог. Просто так — по-соседски.

Я на похоронах увидел вдруг тетю Надю. Она меня остановила и принялась отчитывать.

— Извини меня старую! Я понимаю, не время. Но когда я еще смогу с тобой поговорить? Когда?… Вот. Так что слушай. У тебя такая работа. Ты же на виду. Ты должен быть как твой отец — царство ему небесное, — сказала тетя Надя и перекрестилась. — Не бросай ребят. Тащи их в спорт. Молодежь спивается, уже колоться начинает. Да, и еще, что я хотела тебе сказать, помоги своему другу — Виктору, помоги! Не дай ему скатиться в пропасть. Посмотри, как он поглядывает на бутылки. Как бы не напился? Он тихий, упадет где-нибудь, и будет