ничья более, — и Светлана бросилась к Филиппу Григорьевичу, стала его обнимать, целовать и все время что-то шептала и шептала.

Ямаев Филипп Григорьевич вернулся домой. Он должен был получить в Москве пояс маждахеда и погибнуть. Но желание увидеть перед смертью заблудшую дочь, находящую в здравом уме и выбравшую при разводе не его фамилию, а какого-то Зорова заставила его заехать в поселок. И эта заблудшая дочь оказалась папенькиной дочкой. Она спасла его.

— Папочка, папочка ты мне нужен! — шептала Светлана. — Грехи ты будешь искупать, когда наступит время и тебя возьмет к себе Бог. Мне все равно кто — Мухаммед или же Иисус? Только тогда. Сейчас мы тебя хотим видеть живым, только живым!

— Я, с вами, — сказал, словно, — отрезал Филипп Григорьевич. — И никуда не поеду. Я снова хочу жить. Мне бы поговорить с Николаем Валентовичем, увидится с Любовь Ивановной. А где же они? Андрей! — увидев меня, сказал Филипп Григорьевич, — Живо в машину и чтобы все были здесь. Я не сяду за стол без своих дорогих родственников.

— Пап, не нужно, Любовь Ивановна здесь, она сейчас где-то во дворе, с минуты на минуту подойдет — тут же поспешила ответить Светлана, — а вот Николая Валентовича уже среди нас нет, вот так.

— Как — это нет? — опешил Ямаев. — Я же его видел… Ну, что же это он не дождался моего возвращения.

— Жизнь быстротечна, — ответила Любовь Ивановна, поднявшись в дом, — поэтому нужно торопиться жить. Давайте помянем Николая Валентовича, а затем отметим венчание Светланы и Андрея. Они снова вместе. Теперь уже навсегда, на веки вечные.

Филипп Григорьевич выпил стаканчик и задумался, отрешившись от всех, не слыша голосов.

— Ну, что ты пап, не нужно так переживать, — подошла к Ямаеву дочь. — Все будет хорошо!

— Да-да, все будет хорошо! Одно мне не дает покоя. Я, находясь в поезде, борясь с собою, только благодаря Николаю Валентовичу заехал домой. Мог и проскочить свою станцию. А из Москвы я бы уже… — Филипп Григорьевич сглотнул слюну. — Поезд ведь не останавливается, а тут вдруг встал как вкопанный, что тот конь. Я вещи в охапку и выскочил. Мне вслед проводница кричала-кричала: «Пассажир? Куда вы, еще не приехали!» — Ямаев снова замолчал, а затем снова продолжил: — Я последние дни не спал и в поезде не мог смежить глаза, что-то не давало, мысли обуревали, а тут вдруг сморил сон. А может, это был и не сон — провидение. Будто я сижу на нижней полке и рядом Николай Валентович, сват и мы разговариваем. Я ему говорю все о Боге, о своей религии, словом, о том, что мне вбили в голову мои покровители — новые мессии, а он отмахивается от меня: «Бог, един, запомни это, един, а Мухаммед, Иисус, появившаяся неоткуда Мария Девис Иисус и многие другие это всего лишь пророки. Бог никогда не пошлет одних людей на убийство других. Люди неправильно понимают законы жизни. Им их неправильно объясняют новоявленные пророки, толкователи сур. Они в этом виноваты. Бога не вини. Я тебе это говорю я, запомни мои слова», затем сдвинул зановесочку и, выглянув, крикнул: «Быстрее, быстрее твоя станция…» Вот я и здесь!

Праздник удался на славу. Все были свои. Когда насытились, наговорились и успокоились Мария Федоровна, Филипп Григорьевич и Любовь Ивановна вдруг остались одни. Алексей с Людмилой отправились к себе. Инга пошла, укладывать мальчика в постель. Ему требовался отдых. А я со Светланой вышел во двор, а затем мы, воспользовавшись случаем, выбравшись за калитку отправились по знакомым местам. Мне не терпелось найти пригорок, где когда-то я и Светлана нежились в васильках. Я не удержался, черт дернул за язык и спросил у своей зазнобы:

— А что сталось с твоим итальянцем, этим как его Робертом?

— Он не мой. Запомни это, не мой, я же не напоминаю тебе Валентину, — жестко ответила мне жена, а затем смягчилась и дополнила — Однажды он уехал и не вернулся. Анатолий Никитич долго ему звонил, но все бес толку, пропал. Я ездила в командировку, думала, что увижу его и скажу прямо и открыто, чтобы не было разнотолков, что я люблю мужа — тебя, — ткнула пальцем мне в грудь жена, но встретиться мне не удалось — не знаю, что и думать.

— Права была Мария Федоровна, когда говорила, что он не жилец, — сказал я. — Мне кажется, что Роберто тебя любил.

— Ну и пусть, а я люблю тебя, только тебя и никого более, — услышал я тихий голос Светланы и ее зеленые глаза вспыхнули ярким огнем.

Цветов уже не было. Время было другое. Неспокойное. Вместо васильков мне попались ромашки, и я преподнес их своей зазнобе. Жизнь для нас снова начиналась, начиналась с чистого поля. Мы были полны сил. Но уже топтали ногами не рожь, а высокую многолетнюю траву. Шли, заплетаясь пока не упали, вставать не захотели, развалились на траве-мураве.

— Андрей, я думаю, что мне и Максиму нужно вернуться жить к тебе в городок. Квартиру в Москве мы сдадим. А когда Максим жениться он может жить в Москве.

— На нашем автомобиле столица под боком. Тебе на работу и Максиму до института добраться пара пустяков. Раз — и вы там! Так ведь?

— Да, ты прав! Десять минут, до кольцевой, далее минут двадцать и… — я говорил, и говорил, описывая нашу будущую прекрасную жизнь. Голова жены покоилась у меня на плече. Она молчала. Затем я, заглянув ей в глаза, увидел, что они закрыты, Светлана спала безмятежным сном и во сне улыбалась. Я замолчал, пусть поспит, отдохнет — впереди вся жизнь. Будто и не было разногласий, не было лет разлуки. Мой отец Николай Валентович знал, что мы будем вместе. Хорошо снова чувствовать себя молодыми. Я смотрел на небо на белые кучевые облака. Туда, где совершаются браки. В небе светило солнце. Нам было известно, что наступят лучшие дни, и снова здесь будет колоситься рожь — будут расти васильки — наши васильки, а не ромашки. Ромашки должны расти на лугах или же в садах, но никак не на поле.

2004 г.