Сейчас она выяснит. В детской все было спокойно, и из соседней комнаты, где спал Джек, тоже не доносилось ни звука. Зато слышались стоны и смех из комнаты мисс Уитерспун. Недолго думая, Кура распахнула дверь…

— Она ушла? Что значит ушла? — озадаченно спросила Гвинейра, спустившаяся к завтраку и не успевшая пока толком проснуться. Прошлой ночью они с Джеймсом утешали друг друга после «Кармен» бутылкой вина, и вечер прошел очень мило. Теперь она была расстроена, потому что Уильям опять от нее чего-то хочет. — Бросьте, Уильям, Кура не ездит верхом, да и править каретой тоже не умеет. Она не могла уйти из Киворд-Стейшн.

— Вчера она была немного расстроена… должно быть, что-то не так поняла… — выдавил из себя Уильям.

В действительности же Кура, увидев его и Хизер в постели, бросила на них лишь один жгучий взгляд, выражавший что-то вроде ненависти. Или разочарования. Недовольства… Уильям не знал, как понять это выражение лица. Он видел Куру лишь долю секунды; когда до нее дошло, что происходит, она сломя голову бросилась прочь из комнаты. Потом Уильям стучался к ней, но она не ответила. И еще позже… Наконец он сдался и ушел в свою комнату, где долго не мог заснуть. И только к утру его сморило от усталости.

Проснувшись, он решил предпринять еще одну попытку поговорить с Курой. Однако, придя в ее комнаты, он увидел, что двери стоят нараспашку. А ее нет…

— Вы поссорились? — осторожно спросила Гвинейра.

— Не совсем… ну да, но… Где, ради всего святого, она может быть? — Уильям казался почти испуганным. Кура вела себя так странно. К тому же он нашел письмо от нее. Оно лежало на столе в ее гардеробной.

Оно того не стоит.

Только это и было в письме, не больше и не меньше. Но не могла ведь Кура что-нибудь сделать с собой! Уильям с ужасом думал об озере возле деревни маори.

— Что ж, первым делом я искал бы ее в Крайстчерче, — добродушно произнес Джеймс, спускаясь с лестницы в самом наилучшем расположении духа. — Она ведь собиралась туда, не так ли?

— Но не пешком же, — заметил Уильям.

— Кура уехала с Тиаре, — сказал Джек. Он пришел с улицы в сопровождении своего щенка. Судя по всему, парень уже побывал в конюшне. — Я спросил ее, не хочет ли она сказать Глории «до свидания», но она даже не взглянула на меня. Наверное, чувствовала угрызения совести, поскольку Тиаре без спросу взял Оуэна.

— Может быть, она заходила к Глории раньше, — предположила Гвин, чтобы ее внучка не выглядела такой уж плохой матерью.

Джек покачал головой.

— Нет, Глория спала со мной, я ее только что отнес в кухню к Кири. А Кири ничего не говорила.

— И ты просто так позволил взять ей жеребца? — набросился на него Уильям. — Мальчишка-маори заходит сюда, берет ценного жеребца и…

— Я понятия не имел, что она не спрашивала, — спокойно ответил Джек. — Но Тиаре наверняка приведет его обратно. Они ведь просто поехали в Крайстчерч, на это ее странное прослушивание. Завтра она вернется.

— Я так не думать… — заметила Моана.

Экономка накрывала на стол, когда Уильям спустился вниз с известием об исчезновении Куры. После этого она сразу же пошла наверх, чтобы проверить ее вещи, и никто ей не препятствовал. Моана работала в этом доме уже более сорока лет, она воспитывала Мараму и Пола, и Кура для нее была тоже вроде собственной внучки, капризной и довольно избалованной.

— Она взять большая сумка, все красивые платья, и вечерние тоже. Это похоже на большой путешествие.

Родерик Барристер собрал труппу на репетицию незадолго до последнего выступления в Крайстчерче. Нужно еще раз порепетировать этот квартет из «Трубадура»; постепенно он начинал его раздражать, поскольку его Азучена становилась все хуже и хуже. Девочка чувствовала, что от нее хотят слишком многого, очень страдала от насмешек других певцов… а потом еще и это… вскоре придется что-то делать с этим. Родерик спрашивал себя, как с ним могло такое случиться. До сих пор ни одна из многочисленных любовниц не забеременела от него; по крайней мере ему никто не говорил.

При этом кошмарное выступление малышки в «Трубадуре» было еще терпимым — хуже была сцена из «Кармен». Лучше всего ее вообще вычеркнуть из репертуара и поискать что-нибудь другое. Может быть, «Ла Травиата» подойдет; это они с Сабиной могут спеть. Хотя роль для нее тоже будет тяжеловата, да и не очень-то похожа она на чахоточную…

— А если мы переставим женщин немного вперед… — размышлял он вслух, — тогда их будет слышно немного лучше.

— Или мужчины могли бы просто петь потише, — злобно заметила Сабина. — Пиано, друг мой. Это должно получаться и на высоких нотах, если называешь себя тенором…

К раздавшемуся после этого воплю протеста со стороны актера, исполняющего роль Луны, и собственному возмущению Родерика примешалось хихиканье танцоров, которые постепенно готовились к выступлению.

А потом вдруг откуда-то из зрительного зала раздался чудесный голос:

— L’Amour est un oiseau rebelle, que nul ne peut appivoiser…

Кармен, Хабанера. Но в исполнении гораздо более сильного голоса, чем у маленькой танцовщицы. Эта певица тоже была не идеальна, но здесь не хватало только шлифовки, постановки голоса, немного образования. Голос сам по себе был блестящим.

Родерик и остальные певцы удивленно, с напряжением смотрели в зал. А затем увидели девушку. Прекрасную, в лазурно-голубом платье, с забранными наверх волосами, сколотыми испанским гребнем, — так, как, должно быть, это делала Кармен. За ее спиной стоял мальчик-маори.

Кура-маро-тини спокойно и самоуверенно спела свою песню до конца — или она уже видела восхищение в глазах своих слушателей? По крайней мере певцы на сцене, а танцоры за сценой не могли сдержаться, когда Кура закончила, и больше всех маленькая меццо-сопрано, которая, наверное, увидела в ней конец своим мучениям, и Родерик Барристер. Эта девушка была просто мечтой — сказочно красивой, с ангельским голосом, который поразил его!

— Мне нужен ангажемент, — выдержав паузу, сказала Кура. — А вам, судя по всему, нужно меццо-сопрано. Вероятно, мы сможем договориться, не так ли?

Она двусмысленно облизнула губы, держась при этом по-королевски. Ее руки играли с воображаемыми кастаньетами; она подготовилась к своей роли Кармен. И она обведет этого импресарио вокруг пальца так же, как цыганка своего Дона Хосе.

Мысль о том, чтобы ни в коем случае не забеременеть, полностью завладела Илейн. Иногда ей казалось, что это стало идеей фикс, потому что, если как следует подумать, беременность могла укрепить положение молодой женщины в доме Сайдблоссомов. По крайней мере Джон не считал необходимым докучать ночными визитами беременной женщине. Вместо этого он все чаще уходил из дома, и чем сильнее округлялся живот Зои, тем меньше надоедал своим присутствием и супруге, и остальным домашним. Его «дела» часто приводили его в Ванаку, иногда в Данидин или даже в Крайстчерч. Кроме того, он неотрывно следил взглядом за Эмере и время от времени по-хозяйски прикасался к ней. После чего женщина-маори бросала на него взгляды, полные плохо скрываемой ненависти, но Илейн предполагала, что ночью она приходила к нему. Когда она сама не спала, то часто слышала звуки в коридорах, призрачные шорохи, как будто кто-то с трудом выбирался из дома. При этом Эмере обычно двигалась очень плавно, величаво, покачивая бедрами, но в дни, следовавшие за такими ночами, она казалась заметно напряженной. А потом Эмере играла на путорино, и это было верным доказательством того, что именно она ночами выходит из дома, вместо того чтобы после ужина уйти в свою комнату, как остальные слуги. Она извлекала из маленького экзотического инструмента странные звуки, очень сильно напоминавшие человеческие голоса, и это пугало Илейн, она начинала нервничать, словно флейта отражала ее собственные мучения. Она боялась даже шевельнуться из страха, что Томас проснется, услышит эту игру, потому что, судя по всему, музыка Эмере всякий раз пробуждала в нем особенно сильную ярость; он вставал, резко закрывал окно и задвигал тяжелые шторы, пытаясь заглушить звуки. После этого Илейн больше не слышала флейты, но Томас, похоже, продолжал слышать ее и принимался ходить из угла в угол, как тигр в клетке. Если же Илейн осмеливалась заговорить с ним, он выплескивал свою ярость и возбуждение на нее. Поэтому молодая женщина пыталась заблаговременно позаботиться о том, чтобы приглушить все звуки. Вот только после этого в комнате становилось душно и жарко, и Томас, удовлетворившись Илейн, распахивал окно, и ей вновь нужно было опасаться игры Эмере. Потом закончилось и это. Фигура Эмере начала округляться так же, как и Зои, и Джон оставил ее в покое.