Временное правительство Польши сначала возглавили умеренные – соратник Александра Первого князь Адам Чарторыйский и, в качестве военного вождя, бывший наполеоновский генерал Иосиф Хлопицкий, очень популярный в народе. Было объявлено, что правят они «от имени короля Николая». Независимости эти деятели не желали – лишь гарантии свобод и присоединения к царству исторических областей. В Петербург к Николаю отправилось почтительное посольство, двое благонамеренных аристократов: князь Любецкий и граф Езерский.

Но царь не собирался вступать с мятежниками ни в какие переговоры. Он уже выпустил манифест, в котором требовал от поляков полной покорности. Приехавших вельмож Николай принял, но не в качестве послов, а как частных лиц – и повторил то же самое требование.

В Варшаве тем временем усиливались сторонники выхода из империи. Война становилась неизбежной. В январе сейм провозгласил разрыв с династией Романовых. Спешным ходом шла мобилизация национальной армии. Слишком осторожного Хлопицкого на посту главнокомандующего сменил другой наполеоновский генерал, князь Михаил Радзивилл.

В это время со стороны Белоруссии в восставшую Польшу уже входила 70-тысячная правительственная армия. Ее вел фельдмаршал Дибич.

13 февраля при Грохове (вблизи Варшавы) состоялось упорное и кровопролитное сражение, после которого каждая сторона объявила себя победительницей. По-разному оценивают итоги битвы и историки, однако судя по тому, что Дибич остановился и мятежной столицы не взял, успехом русского оружия эту баталию назвать нельзя.

Поверивший в победную реляцию царь ругал фельдмаршала за нерешительность; точно так же корили своего командующего поляки – за то, что он не преследовал якобы разбитых русских. В результате Радзивилл был вынужден уйти, его место занял Ян Скржинецкий. Как и предшественники, этот военачальник когда-то сражался за Францию и прославился тем, что в одном из последних сражений той войны спас от гибели самого Наполеона.

Скржинецкий действовал активнее Радзивилла, добившись успеха в нескольких боях. Восстание выплеснулось за пределы Царства Польского – в Литву и Западную Украину. Отступить пришлось даже корпусу российской гвардии, которую привел из Петербурга великий князь Михаил Павлович.

14 мая в битве при Остроленке, в северо-восточной Польше, Дибич нанес польской армии большие потери, но опять действовал вяло и упустил плоды победы. Скржинецкий беспрепятственно увел остатки войска.

Но две недели спустя граф Дибич умер – в войсках свирепствовала холера. Вскоре от той же болезни скончался и наместник Константин Павлович, после бегства из Варшавы впавший в пассивность и апатию.

Николай поручил командование незаменимому Паскевичу, и тот повел наступление на польскую столицу. Там не было единства. За власть боролись разные группировки, сменялись вожди. Разочарованный Чарторыйский уехал, не дожидаясь развязки.

Она пришла, когда к Варшаве приблизилась почти 90-тысячная армия Паскевича. Город был взят в конце августа после кровавого штурма, но бойни на улицах, как при Суворове, не произошло. Русские позволили польской армии и депутатам сейма покинуть город, а потом вошли сами. Это было мудрое решение, потому что после падения Варшавы организованное сопротивление скоро прекратилось по всей Польше. Повстанцы тысячами уходили за границу, но многие и остались, уповая на амнистию.

Наказание действительно оказалось менее суровым, чем можно было ожидать от Николая. Большинство участников, в том числе сдавшиеся в плен предводители, отделались ссылкой. Царю нужно было не ожесточить поляков, а превратить их в лояльных подданных.

Этой цели была подчинена вся дальнейшая польская политика самодержавия. Поражения первого периода революции императора сильно напугали, и он понимал, что доводить поляков до крайности не следует.

Ненавистную конституцию государь упразднил, но ввел вместо нее декоративный «Органический статут», где сохранялись некоторые внешние признаки особенного положения этой провинции. Именно провинции, поскольку отныне Царство Польское объявлялось владением империи – не лично императора. Ни сейма, ни армии у поляков больше не было.

Постепенное наступление на рудименты автономии и национальной самобытности продолжались и в последующие годы.

Польшу разделили на губернии, ввели рубль, русскоязычное образование. Варшавский и Виленские университеты были закрыты как рассадники национализма. В 1846 году на Польшу распространилось действие российского суда и уголовного кодекса.

Но власть действовала и «пряником». Считая главным носителем антирусских настроений шляхетство, царское правительство пыталось склонить на свою сторону крестьян – им предоставлялись льготы и послабления, которых не имели крепостные в России. Католическому духовенству было назначено жалованье от казны – отличный способ контроля, в свое время опробованный на русских священниках. Пастырь превращался в чиновника, полностью зависящего от государства.

Выступая перед варшавской депутацией, Николай со всей недвусмысленностью изложил суть своей «программы»: «Вам предстоит, господа, выбор между двумя путями: или упорствовать в мечтах о независимой Польше, или жить спокойно и верноподданными под моим правлением. Если вы будете упрямо лелеять мечту отдельной национальности, независимой Польши и все эти химеры, вы только накличете на себя большие несчастия. По повелению моему воздвигнута здесь цитадель, и я вам объявляю, что при малейшем возмущении я прикажу разгромить ваш город; я разрушу Варшаву, и, уж конечно, не я отстрою ее снова».

В напоминание об уже случившихся «несчастьях» правителем Польши был поставлен грозный фельдмаршал Паскевич, ныне «светлейший князь Варшавский», и повсюду размещены сильные русские гарнизоны. Предосторожности эти были не напрасны – придет время, и Польша восстанет снова.

Для поляков Российская империя была настоящей «тюрьмой», из которой они все время рвались на свободу. Но еще более тяжелым было положение украинцев и белоруссов, за которыми система вообще не признавала права на национальную идентичность. Как православные, они считались русскими и не выделялись в особые этнические группы. В имперских переписях они отдельно не упоминались, поэтому их численность в ту эпоху может быть определена только приблизительно. Украинского и белорусского языков на уровне образования и официально признанной культуры (не говоря уж о документах) просто не существовало.

Но в Западном Крае и Польше имелся еще один большой разряд российских подданных, которые упрямо держались за свою особость: веру, традиции, язык – и тем навлекали на себя постоянные гонения.

При Николае I «еврейской проблеме» серьезного значения еще не придавали. Евреи не брались за оружие, как поляки или кавказцы, не требовали независимости, не замышляли революций (это произойдет позднее). Но «еврейский вопрос» уже существовал.

Идеальное государство представлялось Николаю чем-то вроде армейской колонны, где все маршируют в ногу, одинаково выглядят и делают повороты только по приказу начальства, и евреи тут были решительно всем нехороши. Они держались своей предосудительной религии и своих странных обычаев; жили обособленно и слушались собственных старейшин, а не царских чиновников; наконец, после поляков это была самая многочисленная «инородческая» народность империи.