На государственном уровне «еврейский вопрос» выглядел так: как превратить два миллиона неудобных своей инакостью людей в «нормальных» подданных? Ответ представлялся очевидным: уменьшить инакость.

Правительство все время экспериментировало, примериваясь к этой задаче, которую никому со времен древних египтян и вавилонян решить не удавалось. Поскольку система не умела действовать через поощрение и стимулирование, в основном полагались на меры принудительные. Некоторые из них изобретал сам государь.

Свято веря в целительность армейской дисциплины, Николай начал с приобщения иудеев к военной службе, от которой они прежде были освобождены. Но в рекруты брали не юношей, а 12-летних детей, зачисляя их в кантонистские батальоны – подобие военных интернатов. По мысли императора, это должно было вовремя вырвать мальчиков из еврейской среды, привить им любовь к русской жизни и военным порядкам, а также побудить к переходу в христианство.

Нечего и говорить, что это драконовское нововведение принесло только зло. Появились особые преступники «хаперы», которые похищали детей и потом продавали их зажиточным семьям, на которые выпадал рекрутский жребий. Маленькие кантонисты, насильно разлученные с семьями, болели от жестокого обращения, от непривычной пищи и во множестве умирали. Смертность была столь высока, что с мобилизационной точки зрения результат получался ничтожным. В 1839 году во всей русской армии насчитывалось всего четыре с половиной тысячи еврейских солдат, выживших после кантонистских батальонов. И почти 70 % из них, несмотря на все принуждения, остались иудеями.

Кантонисты. Иллюстрация из книги «Историческое описание одежды и вооружения российских войск»

Был учрежден специальный «Комитет для определения мер коренного преобразования евреев». Он усердно работал и кое-что преобразовал, но «коренными» эти перемены назвать было трудно.

Считалось, что иудейский мир так сплочен, потому что каждая община повинуется органу самоуправления – кагалу. «Положение о евреях» 1844 года кагалы упразднило, но этот запрет мало что дал. Вместо формальных лидеров появились неформальные: вероучители-цадики, точно так же следившие за соблюдением еврейских законов и традиций.

Другим рассадником еврейского духа почитались неконтролируемые государством школы. В 1842 году все они были подчинены министерству просвещения. Задача, поставленная перед педагогами этих религиозных, то есть талмудистских учебных заведений, звучала парадоксально: «искоренение суеверия и вредных предрассудков, внушаемых учением Талмуда».

Чиновникам, назначенным ведать «еврейским вопросом», приходили в голову все новые и новые идеи. Возник проект переселения иудеев в Сибирь, где они волей-неволей должны были бы «коренно преобразиться», приобщившись к крестьянскому труду. Потом передумали – вдруг не преобразятся, а пустынный край станет еврейским? Вместо этого стали создавать еврейские сельскохозяйственные колонии в Херсонской губернии, но дело не сложилось. Не имея навыков крестьянского труда, поселенцы быстро разорялись. Власти пытались побудить их к рачительности единственным способом, которым хорошо владели. Была составлена строгая инструкция: каждому хозяину давать задания («уроки»), за неисполнение которых на первый раз он получит 30 розог, на второй – 60, а затем его посадят в тюрьму или забреют в солдаты. Экономического эффекта идея не принесла. Успешных еврейских хозяйств на Херсонщине появилось очень мало, и их роль в «решении еврейского вопроса» была ничтожна.

Другим чиновничьим озарением была борьба с национальной одеждой. По примеру петровской войны с бородами, ввели налог на ее ношение: за верхнее платье, в зависимости от достатка, от пяти до пятидесяти рублей в год; за «ермолку» (кипу) – от трех до пяти. Упрямые евреи сетовали, но платили, и в 1850 году им окончательно запретили одеваться по-своему. В 1852 году указом были объявлены вне закона и «пейсики».

Но у евреев имелся многовековой опыт пассивного сопротивления, и все принудительные способы ассимиляции не работали. Большая (и быстро растущая) часть иудейского населения империи продолжала жить собственной замкнутой жизнью, очень мало интересуясь тем, что происходит за ее пределами. Это вызывало у властей нарастающее раздражение и приводило к эскалации строгостей.

Когда в либеральные послениколаевские времена ассимиляционные процессы все-таки начнутся – не насильно, а добровольно – и евреи активно включатся в российскую жизнь, самодержавие этому не обрадуется. Тогда-то «еврейский вопрос» и обретет настоящую остроту.

Национальная политика Николая на первый взгляд выглядит довольно причудливо, но в ней имелась своя логика.

Тем меньшинствам, кто не доставлял правительству хлопот и кем был доволен государь, дозволялось жить более или менее по-своему. Подобной территорией была Финляндия, самый привилегированный регион империи. Александр предоставил великому княжеству множество льгот и свобод, которыми финны – в отличие от «неблагодарных» поляков совершенно довольствовались. Дворянство усердно служило царю, парламент созывался очень редко и обсуждал только всякие безобидные вопросы. Единственное новшество, введенное в этой образцово исправной области, заключалось в том, что Николай учредил должность специального статс-секретаря по финляндским делам, причем сей чиновник не назначался сверху, а избирался самими финляндцами, что было знаком августейшего доверия.

Не слишком давила власть и на те мусульманские народы, кто вел себя смирно. Времена, когда башкиры бунтовали, остались в прошлом. Татарами его величество, в общем, тоже был доволен. Но вот за волжскими народами христианской веры – марийцами, мордовцами, чувашами – право на особость не признавалось. Империя желала превратить их в русских и проводила жесткую русификацию. В местностях, где население придерживалось древних верований, к культурному принуждению добавлялось религиозное. «Язычества» власть не терпела.

В Прибалтике правительство старалось лавировать. Здесь сосуществовали две группы населения: коренное (эстонцы с латышами) и остзейские немцы. Первым государство никакой национальной самобытности не дозволяло, но и в их повседневную жизнь, в общем, не вмешивалось. По большей части это были крестьяне, и считалось, что заниматься ими должны помещики. Дворянство же было почти исключительно немецким. С ним правительство держалось со всей возможной деликатностью, ведь остзейцы были одной из главных кадровых опор империи. Знаменитый министр Уваров, о котором мы еще поговорим, писал: «Немцев на лету схватить нельзя; против них надобно вести, так сказать, осаду: они сдадутся, но не вдруг». Курс был верный. Через два-три поколения балтийские немцы действительно «сдадутся» и к началу ХХ века почти полностью обрусеют.

Национальная напряженность, существовавшая в империи, ослабляла ее в канун тяжелейшего испытания – Крымской войны. В двух непокорных регионах, на Северном Кавказе и в польско-литовских землях, приходилось держать большое количество войск, которых будет очень не хватать на фронте.