– Вот Зимний дворец, – предложил я. – Почему множество грубых людей взяли весь дворец в свои руки?

Мэр Стокгольма Линдхаген, социалист, пришел на галерею прессы и прошептал Риду:

– Это будет настоящее шоу Дикого Запада. Похоже, ружье есть у каждого.

Было четыре часа дня, когда собрание началось. На галерее для прессы мы остановились, споря, где именно нам нужно будет спрятаться, когда начнется стрельба: распластаться по полу или спрятаться за колоннами. Свердлов, председатель Центрального исполнительного комитета Советов, открыл заседание. Далее следовало выбрать председателя. Тем временем он прочитал те документы, с которыми, как все знали, никогда не согласились бы правые эсеры: Декларацию о правах трудящегося и эксплуатируемого народа и резолюцию, которую большевики предусмотрительно подготовили для Учредительного собрания, предлагая полную поддержку Советам, как верховной власти. Немногое осталось без внимания: независимость Финляндии, отвод войск из Персии, право Армении на самоопределение, рабочий контроль на фабриках, захват земельных имений без компенсации и решение маршировать с Советами «твердо по дороге, пока не будет достигнута окончательная победа над ярмом капитализма посредством революции интернациональных рабочих».

На галерее прессы все пришло в движение, слышались презрительные междометия, издаваемые репортерами, делавшими свои записи. Я огляделся вокруг и обнаружил, что три солдата дышат мне в затылок. Очевидно, они захотели поглядеть на толпу людей, похожих на буржуев.

Виктор Чернов, которого разгромила и повергла в бегство маленькая Спиридонова, выступил в пользу того, чтобы она стала председателем собрания. Он мог выиграть в этой давней схватке. Тем временем в перерыве, когда подсчитывали голоса, я подошел к Ленину. Он тут же узнал меня. (Прошло всего несколько дней с тех пор, как мы вместе стояли на кузове бронемашины в Михайловском манеже.) Я представил Рида, который видел Ленина в первый раз. В тот день в Таврическом дворце Ленин был, вероятно, самым спокойным человеком. Я в этом уверен. Он заинтересованно спросил, как продвигается мой русский язык.

– Теперь вы понимаете все речи?

– В русском языке так много слов, – ответил я. – Абзац из пяти строчек на английском языке превращается в десять или в пятнадцать строк на русском.

Это позабавило Ленина, и он рассмеялся. Потом он более серьезно сказал:

– Вы должны систематически заниматься. Вы с самого начала должны ухватить суть языка.

Я видел, что Рид просто разрывается от желания заполучить эксклюзивную историю, однако Ленин принялся разъяснять собственный способ изучения иностранного языка: сначала надо выучить все существительные, затем все глаголы, потом все наречия и прилагательные, а потом предлоги и союзы; потом изучить грамматику и правила синтаксиса – это очень важно, а затем практиковаться изо дня в день и с кем угодно.

Потом, пристально глядя на нас слегка скептическим, проницательным, но веселым взглядом, который очень напоминал взгляд русского крестьянина, за что Радек наградил его прозвищем – «коварный хитрый мужик», Ленин спросил, как идет наша работа в бюро пропаганды. Мы с Ридом были оба удивлены, что он знал о том, что мы работаем в здании Министерства иностранных дел.

– Вы должны печатать свою пропаганду и на английском языке, а не только на немецком, – посоветовал он. – Тогда солдаты, читающие на немецком, увидят, что листовки попадают и на английский фронт.

Вернувшись на галерею прессы, мы с Ридом сделались объектами завистливых и даже враждебных взглядов, и нас осадили, задавая вопросы сразу на нескольких языках. Ну, давайте, расскажите нам, какова сейчас будет стратегия? Что он вам рассказал? Даже Рэнсом выглядел скептично, когда мы настаивали на том, что Ленин ничего не сказал об Учредительном собрании.

– Тогда какого дьявола он вам объяснял?

– Просто говорил, как изучать русский язык, – робко ответил я.

– Правда? Глава русской республики берет на себя заботу помочь вам с русским? Хорошенькое дело!

Когда голоса были подсчитаны, оказалось, что Чернов получил 244 голоса против 151 – Спиридоновой. Одна речь за другой разоблачала большевиков. К этому времени многие рабочие с фабрик, матросы и солдаты начали забираться на ящики, заполняя пустые места за избранными почетными гостями, балансируя на перилах и выкрикивая: «Долой! Долой!»

Затем поднялся Церетели, министр почт и телеграфа в старом коалиционном правительстве. Его не было видно на публике с Совета республики. Как и Терещенко, он в какой-то степени очаровывал наших дам-репортеров, и я слышал, как Луиза Брайант давала короткие характеристики по мере того, как одна за другой катились его круглые фразы.

– У него такой величественный вид, – произнесла Луиза.

– И у тебя будет такой же вид, если будешь держать высоко голову, – сказал Рид.

Солдаты за нашей спиной уже что-то бормотали.

– Вы предлагаете нам то же старье, встаете на одну сторону с буржуазией, – заметил один из них.

И в конце комнаты чей-то голос выкрикнул:

– Да, вы сейчас работаете с кадетами!

Кадеты, которых сейчас собирались арестовать, убрались, однако недовольный был прав, они поддерживали Учредительное собрание. Оставалась одна надежда, что все посольства, умеренные социалисты, кадеты и даже монархисты останутся верными друг другу. Призрачная надежда.

Когда большевики потребовали, чтобы собрание проголосовало за их предложения сначала в поддержку Советов, затем по декрету о мире, распределению земли и рабочему контролю над промышленностью, большинство проголосовало сначала за декрет о мире, потом за землю и, наконец, за вопрос о «федеративной республике». Большевики попросили время на совещание. Им дали полчаса. Было уже полночь, и было очевидно, что должно произойти.

Во время перерыва, который растянулся на два часа, я вышел в вестибюль и снова увидел Коллонтай и неустрашимого Дыбенко рядом с нею. Теперь морской комиссар и ответственный за оборону Таврического дворца выглядел немного усталым, словно это поручение, защита дворца, со всем этим военным снаряжением, от делегатов с их бутербродами и свечками, было выше его умения.

Красивая и культурная Коллонтай, вдова царского офицера, была одним из наших любимых комиссаров. Ее друзья – члены большевистского Центрального комитета сочли, что она вела себя совершенно неподобающе, исчезнув вместе с Дыбенко вскоре после свершения революции. Как выяснилось, они наслаждались идиллией в Крыму, за что их обоих хотели исключить из рядов партии, но вмешался Ленин. Он сказал комитету, что будет иметь дело с теми, кто обидит их, вызвал Коллонтай и Дыбенко, сказал им, что они прощены за то, что без разрешения оставили свой пост, и сказал, что если бы это было в его власти, то он приговорил бы их к пяти годам совместной жизни. Так нам рассказал Яков Петере.

Итак, подумал я, увидев, как Дыбенко выхаживает вслед за Коллонтай, по крайней мере, кажется, будто они уже отбывают этот приговор. Я уверен, что Ленину нравилось ставить в тупик сплетников из Центрального комитета. Он ненавидел сплетни. В изгнании он придерживался принципа никогда не вмешиваться в личную жизнь своих товарищей.