командованием Бублика. Привыкай, здесь всегда так — высказываешь своё мнение, которое идёт вразрез с мнением Магнуса, — придётся платить. Делаешь что-то, что противоречит правилам — снова плати. А в этом, уж поверь мне, я ушёл далеко вперёд… У меня на острове самый большой счёт.

Фолк тоже нагибается, подбирая несколько камней. Плюх. Первый полетел в воду.

— Ну так посвяти меня, чем ты так провинился…

— Много чем. — Он пожимает плечами, отправляя очередной снаряд в ручей. — Вот в последний раз мне пришлось несколько месяцев просидеть на острове — Магнус не пускал меня в город. И только когда нужно было встретить тебя, он всё-таки дал добро, но главным назначил Буббу…

— Что ж ты такого натворил?

— Нарушил приказ. — Невесело улыбается Фолк. — Как-то раз, возвращаясь с задания, мы наткнулись в тоннелях на мужчину. Он умирал…

— Шпанс? — догадываюсь я.

Фолк только кивнул.

— По инструкции мы не должны были привозить его на остров. Нам надо было сообщить о нём Магнусу и после его одобрения вернуться за ним.

— Но вы его привезли?

— Иначе бы он точно помер. Я решил рискнуть. Но Магнус не оценил… С тех пор группой командует Бубба.

— Но ведь без Шпанса не было бы ничего: ни меня, ни Музея, ни дневника…

Я вспоминаю, с какой гордостью Магнус говорил о спасении Шпанса, как радовался, что тот попал на остров, ведь без его знаний и навыков свободные не смогли бы перейти к решительным действиям.

— Угу. Ты это Магнусу скажи… — усмехается Фолк. — Нет, на самом деле, как лидер, он поступил верно. А иначе каждый второй будет поступать по-своему.

— Но ведь в твоём случае риск был оправдан…

— А это уже не важно. Авторитет Магнуса должен быть незыблемым. Каждый житель острова должен знать, что за неповиновением последует наказание. То же касается и тебя. Здесь не принято поступать вразрез желаниям Магнуса, не принято и высказываться против его идей. А ты ещё и при всём честном народе поставила под сомнение его решение. Такое просто так не прощается…

— Ох, извините, но мне при входе на остров никто свод правил не показывал… — я начинаю злиться.

— Свод правил ты найдёшь у Регентства, а у нас… у нас с Магнусом все соглашаются по доброй воле…

— Значит ты согласен с тем, что тебя заменили Бубликом, а меня отстранили? — сердце ёкает.

— Магнус не может поступать по-другому. Иначе всё развалится. А вот остальные… Кто-то, скорее всего, согласен с тобой, но не смеет возражать Магнусу. Даже его собственный сын…

При упоминании Дина душа заныла, а в сердце будто гвоздь загнали и где-то внутри начинает скрестись пресловутая кошка. Но я не подаю виду, что меня это задевает. Фолк наступил на больной мозоль и, подозреваю, сделал это намеренно.

— Дин просто не переносит конфликтов. — Мой голос немного дрожит.

Сама не знаю, чего я больше хочу: оправдать Дина в глазах Фолка или в своих? А есть ли разница?

— Ну да… Очень удобно! — Фолк кривит губы в усмешке, демонстрируя сколотый зуб.

— Ну а чем ты лучше? Между прочим, ты тоже не встал на мою защиту.

— Но я и не лез к тебе в штаны, знаешь ли! — ещё один снаряд летит в воду, перелетает на другой берег и с глухим стуком падает на землю, а вот попадает он прямёхонько мне в душу.

— Зачем же так грубо?.. — щёки начинают пылать, как если бы меня окунули в кипяток.

— Предпочитаю называть вещи своими именами, — новый камешек полетел в воду.

— Или просто привык быть грубым… — возражаю я.

— А ты хотела, чтобы я упомянул про свадьбу?..

Свадьба. Со всеми этими переживаниями я совершенно о ней забыла. На душе становится совсем скверно.

— Мы с Дином… в общем, всё сложно.

— Ёпта, да в жизни и не бывает просто! Но если он тебя выбрал, то должен был поддержать.

— Ладно, меня наказали… — меняю тему. — И что мне теперь делать?

— Ничего. Ждать. И наслаждаться свободой в Раю.

— Так ты об этом меня тогда предупреждал?..

— Да, но я надеялся, что ошибся, и ты не будешь лезть в петлю.

Рука сама тянется к кривобокому камню, что висит у меня на шее. Теперь он безжалостно тянет вниз, будто весит целую тонну.

— Ты сильна духом и плотью, душа. Но перст судьбы уготовил тебе немало испытаний! И лишь от тебя будет зависеть их исход.

Так, по-моему, говорила Рагна? Не то ли это испытание, которое она обещала? В глазах начинает щипать и мне нестерпимо хочется уйти.

— Что ж, спасибо за то, что просветил… — во рту появляется горький привкус. — Поздновато, конечно, но всё-таки.

— Если тебя это утешит, я на твоей стороне. Но у Магнуса своя правда. Так всегда было. И так всегда будет.

— Угу… — усиленно моргаю и слёзы проходят. Вот бы можно было вытравить боль из сердца так же легко и просто. Но душа плачет иначе.

— Ты никогда не думала, почему это место прозвали Одинокой Рощей? — ни с того ни с сего спрашивает Фолк. — Хотя правильнее было бы назвать его одиноким деревом или одиноким дубом…

Это правда. Вокруг сухие, давно скончавшиеся дубы, в мольбе сиротливо тянут свои ветви в равнодушное небо. И только один дуб шелестит зеленью и выглядит до того величественно на фоне убогих мёртвых собратьев, что хочется любоваться им вечно.

— Честно говоря, нет. Наверное, остальные засохли от старости.

— Наверно… Только этот отчего-то цел и невредим. — Он кивает на единственный зелёный дуб здесь. — В детстве я слышал легенду про то, как жила и погибла дубовая роща. Этот дуб будто из той самой легенды.

— Расскажи… — прошу я. Почему-то мне очень важно услышать эту историю.

Сначала Фолк долго молчит, но потом всё-таки начинает рассказ и голос его теперь совсем иной — вкрадчивый и тихий:

— В далёкие-далёкие времена населяли землю колдуньи. Встретятся в полночь и давай зло творить. То урожай помнут, то скот перепугают, а то и дома спалят. Ловили их люди, да где им, без волшебной силы-то.

После ночных проделок больше всего колдуньи любили отдыхать в кронах дубов, что росли у пропасти. Стоило им подлететь к деревьям, да прошептать нужные слова и могучие дубы раскрывают объятия, только и слышно, как скрипят под их ногами ветви, как зелень шуршит, как стонут стволы. А людям и невдомёк, где прячутся ведьмы. Так и повелось.

Но однажды молодой дуб восстал против колдуний и зашумел:

— Разве правильно это, что мы укрываем зло своей листвой?

— Уж не жалеешь ли ты людей, что