– Привет! – прокричала она, чтобы он ее услышал. – Меня зовут Аманда! – И протянула через стол худую, изящную руку с кроваво-красными ногтями.

– Здравствуйте… – скромно ответил Костя, готовый своей сдержанной кротостью завоевать весь мир, но почему-то безмерно стесняющийся этого.

Рука у нее была изящного и красивой, как у статуэтки балерины на комоде у Ксении Даниловны. Накрашенных ногтей Костя в своей деревни ни у одной женщины не видел и сильно им поразился. В его понимании, красить ногти было глупо, краска слезет после первого же посещения коровника, но ему, как ни странно, этот городской обычай понравился, украшал он женскую руку, делал ее божественной.

– Как тебя зовут, красавчик? – Костя не столько расслышал, сколько уловил ее вопрос по движению губ.

Чебот орал:

– А вот мы сейчас! – И опрокидывал в себя очередную порцию водки с какао.

– А мы не отстанем! – вторил ему Телепень.

– А-а-а! – орали все остальные, и высокий патлатый блондин по фамилии Буланов, и рыжий, конопатый Витек.

– Я Костя… – ответил он, страшно смутившись.

Его еще никто не называл красавчиком, потому что в деревне его считали пацаном, ну, почти все, кроме Верки. Даже с Веркой они не обсуждали этот вопрос, потому что он был из области нравственных табу, о которых не принято говорить на севере, где народ суров.

Верка была красивой по-своему, по-деревенски, а женщина напротив – по-городскому, особой изящной красотой, с которой Костя еще не сталкивался. Кто из них был лучше, он не мог сразу сообразить, главным образом потому, что женщина напротив смотрела на него ласково-ласково, словно чего-то от него хотела, а что именно, Костя понял не сразу.

Он засмущался еще больше и, для того чтобы скрыть свою стеснительность, влил в себя целую кружку бражки, и хмель ударил ему в голову. Но даже в этом его новом состоянии смущение не прошло. Дальнейшее он помнил весьма смутно. Помнил, что они пили теперь уже вдвоем с Амандой, болтали о чем-то и долго плутали по туннелям, пока не выбрались в заросший парк, превратившийся в густой, весенний лес, где неспешно бродили под радиоактивной сенью разросшихся берез и сосен, и радиоактивные забавные белки беспечно сновали в радиоактивной траве. И только Стена, возвышающаяся над городом, напоминала о том, что мир опасен и изменчив, что уже завтра он может оказаться другим.

Он очнулся в тот момент, когда целовал эту самую Аманду. Губы у нее были вкусные, как земляника, а тело под одеждой – вертким и сильным. А еще она здорово орудовала языком.

– Да ты не умеешь целоваться! – удивилась она, отстраняясь и требовательно глядя на него темно-зелеными глазами. – Давай-ка…

И учила его, как это правильно делается: по этапам, до высшей точки, с падением в пропасть и воспарением ввысь.

– Нравится? – спросила она, игриво закусив губу и глядя на него из-под рыжей челки.

Сердце у него не то что сладко екнуло – его словно проткнули большой и очень острой иглой. В следующее мгновение – еще один раз, и он почувствовал, что летит.

– Нравится… – кивнул он и потребовал продолжения.

И тогда она засмеялась серебристо, как колокольчик, и он понял, что влюбился второй раз в жизни. Нет, он не забыл Верку Пантюхину сразу, просто она на какое-то время отдалилась в его сознании на задний план, но никуда не делась, а все время словно была рядом и возмущенно упрекала: «Целуешься? А меня еще ни разу не поцеловал. А ведь я жду…»

– А ты ласковый… – вдруг призналась Аманда, и за ее опытностью, бравадой и кровавыми ноготками промелькнула наивная девичья доверчивость, но даже эта доверчивость в ее исполнении была коварна и хитра, как бывают хитры лисы-огневки.

Самое ужасное, что мне эта ее лживость страшно нравится, с тревогой подумал Костя, потому что она сладка и греховна. Верка же Пантюхина издалека спросила с тревогой: «А ты меня не забудешь, Костя?»

Костя оглянулся. Верки Пантюхиной, конечно же, рядом не было, зато к ним бежали злобный Витек и высокий блондин – Викентий Буланов.

– А-а-а… – орали мужики яростно на выдохе. – Убьем!!!

Костю спасло только то, что он вовремя их увидел и что он поднаторел в деревенских драках. Да и вообще он был ловок от природы. Кроме того, оба бандита были изрядно пьяны. И хотя Буланов пытался драться своими длинными ногами, а конопатый, рыжий Витек – пинаться, кусаться и щипаться, их шансы при таком раскладе сил оказались ничтожными, и через мгновение оба уселись в мокрую радиоактивную траву, потирая челюсти. У Буланова под левым глазом наливался кровавый рубец, а у конопатого, рыжего Витька так распухло ухо, что он боялся к нему притронуться, потому что решил, что Костя его оторвал. От боли он начал нервно икать:

– Ик-ик-ик… – И даже собрался плакать.

А Викентий Буланов бормотал, смешно встряхивая головой, словно пытаясь избавиться от болячки под глазом:

– Погоди… вот я сейчас ка-а-к встану…

Костя с поднятыми кулаками сделал шаг навстречу, но противник не рассчитал сил и снова рухнул на землю, припечатавшись к ней всей своей широкой спиной.

– Здорово ты дерешься! – восхитилась Аманда, задорно блеснув зелеными глазами. – У нас в парке никто так классно не дерется.

Они благоразумно отступили в парк Сосновка, полагая, что на помощь Витьку и Буланову явится вся банда.

От парка осталось одно название. На самом деле это уже был не парк, а густой, девственный лес, который потихонечку отвоевывал у города пространство, разрастаясь где только можно: и в щелях между камнями, и вспарывая асфальт дорожек, и цепляясь к чугунной решетке, чтобы свалить ее и выбежать за отведенные пределы прямо через дорогу.

Северная российская столица была даже пустыннее, чем областной центр – Петрозаводск. Во все стороны разбегались широкие проспекты, занесенные листвой и поросшие веселыми одуванчиками, но машины, которые застыли на них, никуда не торопились, а из роскошных гулких парадных и мрачных арок старинных домов никто не выходил.

Проспекты эти Аманда пересекала с опаской, а на открытые места старалась не выходить, и постепенно Костя тоже проникся тревогой. И только в те моменты, когда они целовались где-нибудь в проходном дворе, забывал о ней, и тело, и губы Аманды казались ему куда значимее, чем какие-нибудь кайманы или, не дай бог, гранбот, тот биомеханический трансформер, которого невозможно было убить.

– Откуда ты такой взялся? – спрашивала она, хмелея уже не от бражки, а от поцелуев. – Откуда?..

А он, наивно полагая, что это и есть счастье, к которому он стремился всю жизнь, отвечал:

– Из тайги.

– Из тайги?.. – переспрашивала она с испугом и недоверием.

И Костя понимал, что тайга для нее слово непонятное, что оно почему-то несет в себе угрозу – Аманде, городу, банде и, как ни странно, Петру Сергеевичу. Но какую именно угрозу, он не понимал да и понимать не хотел, словно тайга теперь не имела к нему никакого отношения, словно он был сам по себе, а тайга – сама по себе.