– А зачем сюда прибыл?

– Я не знаю… – добродушно признался Костя. – Дядин привел.

– Дя-ди-ин… – произнесла она нараспев, и Костя почему-то решил, что она не поверила, что она ожидала услышать нечто другое, но не услышала.

– А у вас книжные магазины есть? – спросил он.

– Книжные?.. – удивилась Аманда. – Не знаю, – пожала она хрупкими плечами. – А зачем тебе?

– Как зачем? – в свою очередь удивился он. – Читать. В книгах вся мудрость мира.

– Господи, какой ты зеленый! – сказала она, кладя руки ему на плечи.

На углу между Есенина и Сикейроса, где они целовались, она вдруг ойкнула, он оглянулся и увидел: по улице Сикейроса катил самый настоящий бронетранспортер с башенкой, пулеметами и кайманами на броне. Они сидели развалившись, как хозяева жизни, выставив перед собой оружие. Костя узнал их по черной форме и черным же шлемам и вспомнил, как убивал их в деревне, а еще вспомнил, что они почти бессмертные, и невольно потянулся к пистолету, который ему вручили, как только он выпил с бандой бражки. Эх, сюда бы «плазматрон», с тоской подумал он и приготовился умереть, но Аманда потянула его в проходной двор, и бронетранспортер прокатил мимо, наполнив свежий городской воздух выхлопами двигателя.

– Пойдем… пойдем… – сказала Аманда, завораживающе встряхивая рыжей челкой. – Здесь недалеко…

Костя все оглядывался и оглядывался, трезвея от злости и бессилия.

– Идем же… – настойчиво потянула она его за руку. – Идем…

Они вошли в гулкую и мертвую парадную и стали подниматься по широким пыльным лестницам, где перила вызывали опасения из-за ветхости, где на подоконниках поселился веселый зеленый мох, где стекла в окнах были столь грязными, что сквозь них едва пробивался дневной свет, и под крышей слышалась голубиная воркотня.

– Я сюда никого не водила… – призналась Аманда, открывая тяжелую железную дверь, за которой Костя ожидал увидеть что угодно, но только не настоящие апартаменты, которые у них в деревне были только у мельника – отца Дрюнделя, да и то те апартаменты не шли ни в какое сравнение с уютным гнездышком Аманды.

Он удивился изящно обставленной прихожей с оленьими рогами вместо вешалки, а дальше – анфиладе комнат – каждой в своем стиле, в которых он совершенно не разбирался, но чувствовал, что это шикарно, а когда Аманда сказала, что обустраивала квартиру два года, тайно, чтобы не афишировать, собирала мебель в окрестных кварталах, он сообразил, что это то место, где Аманда прячется в самые неприятные моменты своей жизни.

Она уже не позволила себя больше целовать, а, дурачась и болтая всякую ерунду, с волнующе расстегнутой пуговкой блузки на груди, потянула его дальше, в самую последнюю комнату, где была спальня. Невидимо присутствующая Верка ревниво шепнула Косте: «Вот ты как?..» Но он уже не мог остановиться, события развивались помимо его воли, потому что то, что было чуть ниже расстегнутой пуговки, забрало всю его волю и он плохо соображал, что реально происходит.

А потом случилось то, к чему он, конечно же, стремился всю свою сознательную жизнь, но совершенно не ожидал получить именно сейчас, и они лежали в шикарной постели, широкой, как аэродром, и им было жарко и хорошо, и Аманда оказалась совсем не той, какой себя демонстрировала в бункере и в парке-лесу, когда учила его целоваться, а была нежной, чувственной и ласковой. И только Верка напомнила на всякий случай: «А я тебя напрасно жду…»

Костя подумал, что с Веркой Пантюхиной ему хорошо и надежно, а с Амандой – тоже хорошо, но еще и тревожно, потому что она связана с Большой землей, городом и такая красивая, а главное – решительная и смелая. «А больше мне ничего и не надо», – думал он, хмелея теперь уж не только от одной этой мысли. Он так и уснул с ней, с этой мыслью. Ему снились Верка и Аманда, и во сне они втроем дружили, и все было хорошо, просто великолепно, как только может быть великолепно во сне.

Проснулся он оттого, что в углу комнаты кто-то сидел и курил папиросы. Было светло, и в мутные окна сочился рассвет.

Петр Сергеевич вроде как смущенно крякнул и сказал, выдыхая сизый дым:

– Пора, голубки, пора… ешкин кот…

– Что пора? – едва не подскочил Костя и с тревогой покосился на Аманду, которая уверяла, что об этом гнездышке никто не знает.

Но самое главное заключалось в том, что в его ложной памяти такой сцены не было, а значит, она не была важна с точки зрения его судьбы. Отсюда следовало два вывода: или Аманда – случайность, или ему все снится шиворот-навыворот. На всякий случай он ущипнул себя, но это был не сон. Аманда глядела на него из-под одеяла одним веселым-веселым зеленым глазом.

– Пойдем… – как показалось Косте, устало произнес Петр Сергеевич своим сиплым голосом. – Пусть дама оденется. – И вышел из комнаты так, что Костя должен был, просто обязан был последовать за ним.

Костя еще раз оглянулся на Аманду, но та спряталась окончательно и бесповоротно. Он потянул одеяло на себя, но неожиданно встретил сопротивление рук и ног, и, обескураженный, отступил, начал одеваться, еще не зная главной земной тайны, которая заключалась в том, что все проходит, как дым, превращается в эфир, улетучивается, как старые-старые воспоминания, и остается только боль, от которой ты не можешь избавиться, а еще память, откуда эта боль периодически возвращается.

Он подумал, что, кажется, попал в дом, который занят, в котором живут другие люди, со своими привычками и своим укладом, а главное – со своей тайной, которую он еще не понял, и босиком поплелся на кухню, держа сапоги за петли в обоих руках. Внутрь он засунул портянки, и они болтались, как знак капитуляции.

– Что же ты так?.. – укорил его Петр Сергеевич, гася папиросу в сахарнице. – Я его ищу, а он здесь кувыркается… Лихо, парень, лихо…

Костя, у которого в голове крутились предположения одно хлеще другого, ничего не сообразил и потребовал объяснения:

– А что вообще происходит?

Конечно, когда тебе семнадцать и когда вокруг тебя крутится большая история, ты чувствуешь себя очень важным, а самое главное, нужным для всех человеком, но если при этом тебя периодически тыкают мордой в дерьмо, то ты уверен, что мир устроен не так, как тебе хочется, и в душе ты становишься похожим на улитку, готовую в любой момент спрятаться в свою раковину.

– Что происходит?.. – замолк на полуслове Петр Сергеевич и приподнял брови. – Он спрашивает?.. Ешкин кот! Эх, не будь ты «мстителем» номер пять тысяч сто и не будь твоим отцом мой однополчанин Юрий Иванович…

– Я… я… готов жениться… – наивно брякнул Костя, полагая, что в этом и заключается суть недовольства Петра Сергеевича, – если вы об этом…

Он решил, что Петр Сергеевич является отцом Аманды, и был обескуражен своей недальновидностью. В Теленгеше за такое по головке тоже не погладили бы. О Верке Пантюхиной он в этот момент забыл напрочь.

– Ха-ха… – коротко рассмеялся Петр Сергеевич. – Очень смешно! Жениться! Женилка, что ли, выросла?