Мужчина перевел свой жаркий взгляд на Жюдикеля.

– Убирайся! – приказал он.

Жюдикель встал на колени напротив женщины и дотронулся до лба больного. Как он и думал, тот пылал в жару.

– Мне кажется, что твое имя Эон, – сказал Жюдикель. – Давно ты болеешь?

– Слишком давно! – торжествующе объявил Эон. – Даже если ты побежишь к кому-то из владетелей и скажешь, что наконец поймал грабителя, я все равно умру к тому времени, когда за мной придут. Я умираю и иду в ад, но я отправлюсь туда по своей воле, а не по герцогской.

– Я никуда не собираюсь бежать, – отозвался Жюдикель. – То, что я тебя здесь видел, останется между мной, тобой и Богом. Но эта женщина твой друг, и она тревожится за тебя. Из уважения к ней тебе следует хотя бы поговорить со мной, прежде чем прогонять.

Эон замялся и посмотрел на женщину. Та горячо кивнула, и он вздохнул.

– Это ничего не изменит, – сказал он ей, – но ради тебя... Она улыбнулась и поцеловала его в лоб, а потом вернулась к костру и взяла ребенка, который начал плакать.

– Ребенок не мой, – без предисловий заявил он. – Она не разрешала мне прикоснуться к ней с тех пор, как вышла замуж за этого парня в Племи. Она сказала ему, что хочет совершить паломничество на Пасху, и отправилась меня искать, потому что тревожилась за меня, но в остальном она его не обманывала. Это правда, Бог мне свидетель.

– Я тебе верю, – откликнулся Жюдикель, – и молю Бога, чтобы он вознаградил ее за верность ему и тебе.

– Да, – согласился Эон с едва заметной улыбкой.

– Что до тебя... – Жюдикель замолчал, мысленно моля о вразумлении, а потом продолжил: – Думаю, ты обрек себя на ад с большей готовностью, чем угодно Богу.

Эон бросил на него гневный взгляд.

– Ну, начинается проповедь! – с горечью проговорил он. – Раскайся, грешный человек! Вор, убийца, ослушник своего господина, беглый крестьянин, оборотень, ползи на брюхе, как червяк, и моли о помиловании, и, может быть, ты добьешься порки и чистилища. Уж лучше я умру как мужчина.

– Ты думаешь, что Господь не ведает того, что ты выстрадал? Я слышал рассказ о том, как ты стал разбойником. Это была огромная несправедливость, и в Судный день не будет ни богатых, ни бедных, ни знати, ни крепостных и все станет просто и честно. Отвечай перед Богом за самого себя, Эон, – и он тебя услышит. Христос – твой друг и защитник, и он заступится за тебя. Но ты должен раскаяться и принять его помощь. Ведь ты знаешь, Эон, большинство из тех, кого ты грабил, были такие же бедняки, как ты, – крестьяне, работавшие в лесу, бедные фермеры, отправившиеся в паломничество, приходские священники с горсткой монет, пожертвованных паствой. А тот мужчина, которого два года назад ты со своими разбойниками ограбил и избил близ Пемпона?

Он собирался принести все, что копил годами, святому Мену, чтобы его больной сын выздоровел. Вы оставили его ослепшим, без денег, со сломанными ребрами. Он это заслужил?

– Мы не знали, для чего предназначались те деньги! Мы разозлились, когда он не захотел их отдать. Нам пришлось грабить: иначе мы не смогли бы прожить.

– А ты пытался жить по-другому?

– Правильно! Что бы я ни делал, я осужден. Оставь меня в покое и дай уйти в ад!

– Эон, зачем мне было идти в такую даль, если бы я просто хотел тебя осудить? Я мог это сделать, сидя у себя в келье. Я пришел предложить тебе отпущение грехов. Такова моя обязанность и горячее желание Господа. Чтобы его получить, ты должен только протянуть руку. Все мы грешники. Я делал то, о чем горько жалею, и могу только молить Бога, чтобы он сжалился надо мной. Ты жалеешь о том, что искалечил того мужчину у Пемпона?

Долгую минуту Эон молчал, а потом поднес слабую руку к горящим глазам.

– Да, – пробормотал он себе в ладонь и вдруг начал плакать. – Я сам себе стал противен, когда услышал его историю.

– Тогда Бог прощает тебя, сын мой. Своей смертью и воскресением, которое мы праздновали сегодня, он способен это сделать. Есть ли еще что-то, о чем ты сожалеешь?

В конце концов Эон пожалел обо всех, даже о Ритгене маб Энкаре, которого задушил. Он сбросил всю пелену насилия и греха, которая его окутывала, и Жюдикель отпустил ему грехи и соборовал. А потом он освятил хлеб и вино и дал мужчине и женщине пасхальное причастие. Когда все было совершено, Эон заснул, улыбаясь по-детски умиротворенно.

– Что ты теперь будешь делать? – спросил Жюдикель у женщины, убирая в сумку миро и вино.

– Останусь здесь, пока он не отойдет, – просто ответила она. – А потом вернусь домой.

– Зайди ко мне, если тебе понадобится еда, – предложил он ей. – Раз у тебя дитя, тебе нужны силы. А когда он отойдет, скажи мне, и я помогу его похоронить.

– Думаю, теперь уже скоро, – сказала она, глядя на Эона. – Он боялся ада, а теперь у него будет хорошая смерть. – Она перевела на Жюдикеля глаза, в которых блестели слезы, а потом поймала его руку и наклонилась к ней. – Спасибо вам, святой отец, – прошептала она. – Да вознаградит вас Господь! Вы его спасли!

– Нет, – возразил он, – это ты его спасла.

На обратном пути он шел медленно, чувствуя, как вокруг него в темноте дышит лес. Случившееся казалось ему даром от Бога, оправданием отшельнической жизни – и он был глубоко счастлив.

Он вернулся к себе в келью, задул фонарь и мирно заснул.

Герцог Хоэл выехал из Ренна двадцать шестого апреля и прибыл в Париж десятого мая. Они ехали не спеша: не гнали лошадей, останавливались в монастырских гостиницах или замках друзей, осматривали интересные места и участвовали во всех предлагаемых увеселениях. Мари все было в новинку и все радовало. Стояла последняя весна старого века, и жизнь была прекрасна. Вдоль всего их пути на полях либо шли работы, либо уже появлялись зеленые стрелки пшеницы. Лошади налегали на плуги, овцы паслись на лугах, свиньи – в зеленеющих рощах, а мужчины и женщины прекращали работу, и дети выбегали на дорогу, чтобы посмотреть, как проезжает герцог Бретонский. Где бы они ни останавливались, усердно трудились каменщики: воздвигались новые замки, в монастырях строились новые храмы, чуть ли не в каждом городе вырастали церкви. Весь мир наливался жизнью, словно весенняя листва.

Хоэл был намерен произвести при дворе хорошее впечатление, так что захватил всех придворных рыцарей, а также еще двадцать тех, кому подошло время ему послужить. Его сопровождали также трубачи, музыканты, герольд, священник, врач и писец. К немалому сожалению Мари, остальные служащие, в том числе и Тьер, остались дома. Авуаз, помимо Мари, взяла еще дюжину дам, и за герцогским отрядом следовали еще примерно шестьдесят слуг, а также вьючные мулы, лошади; были там и охотничьи собаки с ястребами. Мирри и большую часть лучших охотничьих собак с собой не взяли: время серьезной охоты с гончими было еще далеко. Однако Изенгрима взяли – в новом ошейнике с серебряными заклепками, – также как нескольких любимых алаунтов и борзых, ради их внушительного вида.