— Да, я тоже. — Я чувствую, как в комнате становится меньше кислорода. Чувствую, как мы оба вращаем винтики в голове. Через некоторое время я говорю: — Каким-то образом между ними должно было установиться достаточно доверия, чтобы Кэмерон согласилась встретиться с ним поздно вечером. Как это произошло? Что нужно сделать, чтобы этот конкретный парень не отпугнул ее, а приблизил к себе? Это волшебный вопрос.

Уилл издает звук согласия.

— Эмили сказала, что у нее даже никогда не было парня, помнишь?

— Вот именно. Возможно, Шеннан была кем-то, с кем он переспал, но я начинаю задаваться вопросом, могло ли его влечение к Кэмерон быть чем-то другим. Если она какой-то идеал.

— Что это значит?

— Я часто видела, как это всплывало в профилировании, — говорю я, пытаясь найти язык, который поможет ему понять ход моих мыслей. — Парни, которые являются аутсайдерами и не могут сблизиться с людьми, иногда зацикливаются на невиновных как на шансе искупить свою вину. Или это та история, в которую они хотят верить.

— Подожди. Значит, он не психопат?

Очевидно, мне это не удалось.

— Может быть, так оно и есть, — пытаюсь я снова. — Но даже самые извращенные умы хотят любви и связи. Возможно, причина, по которой мы до сих пор не нашли тело Кэмерон, заключается в том, что он думает, что она может заставить все плохое внутри него снова почувствовать себя хорошим. Исправить то, как мир причинил ему боль.

— Я не знаю, — с сомнением говорит Уилл. — Это довольно большая гипотеза, Анна. Почему ты предполагаешь, что этот парень был ранен?

Я смотрю на него, чувствуя себя расстроенной и не в своей тарелке. Этот день был слишком долгим и слишком тяжелым. На этой неделе, и в месяце, и в году.

— Потому что именно так ты становишься хищником.

— 53-

Однажды Фрэнк Лири подарил всем в Прожекторе экземпляр книги под названием «Убийство на сексуальной почве: закономерности и мотивы» и сказал нам относиться к ней как к Библии. Авторами были два криминалиста из ФБР и специалист по психиатрии, которые организовали и провели десятки интервью с осужденными убийцами и палачами, психопатами, социопатами, педофилами и сексуальными садистами, пытаясь систематизировать преступное мышление, которым они могли бы поделиться с профессионалами в качестве учебного пособия.

Конечно, это были провокационные вещи. Агенты отправились в тюрьмы строгого режима по всей стране, чтобы сесть за стол для интервью с Чарльзом Мэнсоном, Дэвидом Берковицем, Эдвардом Кемпером и тридцатью тремя другими, надеясь поучиться у них. Не факты их дел или обвинительных приговоров, и не то, смогут ли они когда-нибудь быть реабилитированы, а то, о чем они думали в моменты до, во время и после совершенных ими убийств. Как и почему они выбирали определенных жертв, каковы были их триггеры, с чего начинались их жестокие фантазии и каковы были самые захватывающие части преступления — в основном, как эти жестокие убийцы думали, и что они чувствовали по всем аспектам того, что они сделали.

Никто никогда раньше не пытался так глубоко проникнуть в психику преступника, не говоря уже о сборе и каталогизации данных, чтобы сотрудники правоохранительных органов, такие как я, могли более точно составить профиль и идентифицировать подозреваемых, а также легче раскрывать дела. И хотя глубина зацикленности на извращенных умах беспокоила меня, и то, как авторы иногда задерживались на ужасных, сенсационных деталях, когда я читала, что-то щелкнуло для меня и открыло более широкий вопрос о связи между жертвами и преступниками.

Я помню, как однажды вечером пыталась поговорить об этом с Фрэнком за выпивкой возле нашего офиса, тусклый бар, казалось, изгибался вокруг нас на наших стульях, а виски мерцало.

— Когда читаешь подобную книгу, насилие начинает казаться фильмом. Преступления кажутся больными сюжетами, а не реальной жизнью, и все детали такие зловещие и конкретные. Но это реально. А жертвы, которые просто представляются как имена с уменьшенными фотографиями, просто цели, мы их совсем не знаем. Мы никогда не получаем полной картины, как они были втянуты в историю в первую очередь, как определенные наборы переживаний сделали их уязвимыми, и не только в общем смысле, но и для конкретных хищников, которые на них нацелились. Эта книга была бы увлекательной, не так ли? Это то, что я хочу знать. — Я остановилась там, переводя дыхание. Чувствуя все, что я сказала и имела в виду.

Он долго смотрел на меня.

— Ну, может быть, однажды тебе придется это написать.

— Верно. Это должно произойти.

— Почему нет? Это хорошие вопросы, и никто их не задает. Во всяком случае, пока. Очевидно, это твоя полоса, Анна. Я видел, как ты вовлечена в свои дела, как сильно заботишься о жертвах, как пытаешься понять их версию событий. Я думаю, это то, как ты устроена. Так почему бы тебе не попробовать и не посмотреть, что произойдет?

Чего Фрэнк не знал в тот день — потому что я никогда не была честна с ним, — так это того, что я не просто занималась своими делами, я жила и дышала ими. Если мой уровень самоотверженности делал меня хорошим детективом с высоким показателем раскрываемости, это также разрушало мою личную жизнь. Те вопросы, которые Королла задавал о сне, о том, что слишком много пила. В тот день я не сказала правды. Мне постоянно снились кошмары, и я часто просыпалась посреди ночи, чувствуя, как все мое тело гудит, приведенное в состояние повышенной готовности.

В ту минуту, когда я переступала порог после работы, мне приходилось наливать себе пару-тройку крепких напитков, просто чтобы расслабиться после напряженного дня. Но даже когда край исчез, я не могла полностью приземлиться в своем теле. Я всегда думала о деле, пытаясь расколоть интервью или найти сложную зацепку, мысленно опрашивая свидетелей, даже в душе. Когда Брендан жаловался или злился на меня, я уходила в оборону. Правда заключалась в том, что я не могла контролировать свою одержимость, и у меня не было сил бороться с ней. Я бы никогда не сказала этого вслух, но он не был моим приоритетом.

* * *