Но, как оказалось, танцы – не совсем подходящее слово.

Херн хохотнул, и Титания невольно замлела от того, каким мягким, бархатным был этот смех – резкий контраст с тем, кем Херн являлся на самом деле. И было в этом нечто… успокаивающее. В общей сложности они проговорили всего несколько минут, но отчего‐то ее уже не оставляло чувство, что они близки. Они оба вкушали гибель. Они оба ее несли. Они оба от нее сбежали.

– Что ты делал тогда в оранжерее? – спросила Титания в лоб, вспоминая клематисы, древо, все ими заросшее, и чувство противоестественного, отзывающееся кислым вкусом желчи у нее на языке.

– Выполнял поручение. Так, по мелочи. Оранжерея профессора просто хорошо подходит для… – Херн вдруг закашлялся и, приложив ко рту ребро ладони, прочистил горло и быстро обтер ее о штанину. Титания сделала вид, что не заметила, как на той осталось нечто желто-розовое, похожее на смесь пыльцы и крови. – Извини, не могу об этом говорить, – И кажется, он не мог говорить буквально. Зато вдруг произнес: – Можно тоже спросить тебя кое о чем? – Она кивнула. – Почему ты с Джеком Самайном? Разве не тебе принадлежит лавка «Волшебная страна»? Разве ты не любишь, когда жизнь расцветает в твоих руках? Там, в оранжерее, ты казалась такой умиротворенной и счастливой среди зеленых трав… Разве, будучи с самого сотворения веков заложницей темной половины года, как и я, ты не хотела бы стать частью светлой?

– Нет, – ответила Титания. – Тьма мне всего роднее, как и Джек. Поэтому уйди с дороги.

И она снова ринулась вперед.

Золотая пальца посыпалась с кончиков ее пальцев, вспыхнули искры гламора, и чары раскрылись вокруг нее, будто птица расправила перья, скрывая и завораживая. На миг Титания увидела смятение и восторг, которыми перламутровый гламор отразился на лице Херна, застигнутого врасплох. Но едва она приблизилась к нему, едва пробежалась по сухим трещащим листьям и прыгнула – все вдруг исчезло. Он моргнул, вместе с тем каким‐то образом сморгнув и пленившее его очарование, и с легкостью перехватил Титанию за локоть, не дав сбежать. Она рыкнула, клацнула зубами в опасной близости от его щеки. Сцепившись, вместе они покатились по бронзовой траве.

Этого следовало ожидать – предводитель Дикой Охоты то же самое, что ее король. Потому и одарен Херн был не по-людски, а по-королевски: руки, сильные и крепкие, сжали ее запястья, как рябиновые колодки, хоть и не настолько, чтобы оставить синяки. Несмотря на союз с Ламмасом, от него пахло трескучим морозом, волчьими ягодами и самым обычным гелем для укладки. Рыжие кудри, правда, все равно топорщились во все стороны, как им заблагорассудится. Даже сейчас в них плескалось солнце, угасшее на небе, а в серебряных пуговицах жилета Титания могла видеть свое лицо – раскрытую зубастую пасть, расширившиеся зрачки, колышущиеся вокруг головы волосы. Они, черные и шелковые, как обрывки ночи, обвили шею Херна, стянули туго, лишая воздуха. Так они и валяли друг друга по земле: она – пытаясь вырваться и вскочить, а он – пытаясь удержать ее на месте.

– Можно пригласить тебя на свидание? – выдавил Херн ни с того ни с сего, когда Титании удалось вновь перевернуться и очутиться сверху, приложив его затылком о траву и сухие хворостины. – Что ты любишь помимо мужской плоти? Может, карри? Я тут случайно набрел на один прелестный китайский ресторанчик, где, слава богам, наконец‐то нет ни одного блюда с тыквой!

Она по-птичьи склонила голову в бок, зубы спрятались за поджатые губы с разводами помады. Мужчины есть мужчины, к вниманию Тита давно привыкла, к ухаживаниям и маслянистым взглядом – тоже, но не тогда, когда она пытается убить и разорвать лицо. Франц бы наверняка сказал на это, что у Херна специфические вкусы, и явно был бы прав. Говорит, Титания прекрасна? Когда разделывает смертных, року подчиняется, голод свой, что жить ей спокойно не дает, утоляет? С ним точно все нормально? Или он дурит ее, знает, что по вниманию мужскому она тоскует, к любому источнику тепла тянется после тысячелетий холода? Ну уж нет!

Только Тита снова ощерилась – мысль, что кто‐то смеет издеваться над ней, пробуждала голод не меньший, чем любовь, – как Херн вдруг разжал пальцы на ее руках и отпустил ее, но не потому, что она победила. Скорее, наоборот, проиграла, ведь не успела вовремя.

Ветер улегся, а вместе с ним свербящее в грудине чувство, будто весь Самайнтаун дрожит и ходит ходуном.

– Осень успокоилась, – прошептала Титания, повернув голову к зарослям шиповника, где виднелась лавандовая черепица. – Джек?

Она слезла с Херна и быстро отряхнула свое пальто, прежде чем двинуться к кустам и на этот раз не повстречать сопротивления. Все потому, что Джек покинул Лавандовый Дом и, насколько она могла видеть с такого расстояния, вполне благополучно. Разве что поперек его тыквы шла трещина до самого зеленого хвоста, а на рубашке под воланами зиял разрез. Джек нетвердой походкой спустился с крыльца с затушенными свечами и, словно забыв о Титании, ждущей поблизости, побрел куда‐то один, потерянный.

Она встрепенулась, отогнула колючие ветки и поспешила следом, но остановилась на полпути, уже возле дороги. Обернулась на шелест за спиной.

– Пожалуйста, останься дома в это воскресенье. Не ходи на Призрачный базар, – донесся до нее голос Херна.

– Это еще почему?

– Там будет Ламмас. Поверь, тебе лучше его бояться.

– Ламмас мужчина? – спросила Тита.

Херн усмехнулся.

– Вроде как.

– Тогда это ему бояться стоит.

Затем она выскользнула на проезжую часть и погналась за удаляющимся темным силуэтом с оранжевой головой на плечах. Нужно было догнать Джека, ведь Титания, в конце концов, не врала.

Тьма, как и Джек, ей всего дороже.

7

Призраки, всюду призраки!

Повадки, вид… ты – Добрый Малый Робин?Тот, что пугает сельских рукодельниц,Ломает им и портит ручки мельниц,Мешает масло сбить исподтишка,То сливки поснимает с молока,То забродить дрожжам мешает в браге,То ночью водит путников в овраге;Но если кто зовет его дружком, —Тем помогает, счастье носит в дом.Ты – Пак?[17]Уильям Шекспир «Сон в летнюю ночь»

Призраки, всюду призраки!.. Ах, да, точно, вы же на Призрачном базаре Самайнтауна. Добро пожаловать туда, где «Бу-у» действительно означает «Бу-у»!

Любимая шутка-завлекаловка Самайнтауна, призывающая заглянуть на городской рынок и потратить деньги на ненужные амулеты и традиционные сладости, повторялась по радио каждые полчаса. По Немой реке уже курсировали остроносые суденышки с разодетыми в длинные мантии в духе Харона [18] лодочниками, за проезд которым традиционно платили старинными монетами из специального автомата-обменника. Их помогали двигать нёкки [19], живущие в реке и высовывающие из-под воды черные макушки каждый раз, как били башенные часы. Каждый их удар казался громче обычного, будто им тоже